НАЗАД К ОГЛАВЛЕНИЮ

3.1. Новые факторы развития ситуации вокруг Тайваня

Во второй половине 1980-х гг., с приходом к власти в СССР М. Горбачева и коренным изменением курса советской внешней политики, вся система международных отношений пришла в движение, и этот процесс не обошел стороной и ситуацию вокруг тайваньской проблемы. Для преемника Р. Рейгана на посту президента США, Дж. Буша, разработка политической линии в отношении Тайваня уже не представлялась вынужденным дополнением к стратегии сдерживания СССР с помощью превращения КНР в партнера США. Вместе с тем развитие отношений с Китаем не могло мгновенно утратить всякую актуальность. Дж. Буш был хорошо знаком с этой страной, еще в 1970-е гг. он занимал пост главы американского «офиса по связям» в Пекине. К началу 1990-х гг. КНР и США имели значительную заинтересованность в дальнейшем упрочении экономических взаимоотношений. Уже тогда товарооборот между двумя странами составлял около 20 млрд. долларов, американские инвестиции в китайскую экономику достигали 450 млн. долларов[1]. Кроме того, рост экономического и военного потенциала КНР позволял предполагать, что эта держава в ближайшее время превратится в мощный силовой полюс мировой политики, и конструктивные отношения с Китаем будут необходимы США вне зависимости от наличия или отсутствия потребности в поиске противовеса Советскому Союзу.

Лидеры Тайваня с огромным вниманием следили за изменениями международной обстановки. Исчезновение главного мотива американо-китайского стратегического сотрудничества – совместного противостояния советской угрозе – было воспринято на острове в качестве важной предпосылки для укрепления американо-тайваньских связей. По крайней мере, существовала уверенность в том, что новая вашингтонская администрация не станет предпринимать никаких шагов, направленных на дальнейшее ослабление гарантий безопасности Тайваня. Настоящим «подарком судьбы» для КР стали события на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 г. Власти КНР жестоко расправились со сторонниками демократических реформ и тем самым продемонстрировали всему миру, что экономические успехи Китая не будут в ближайшее время дополнены политической либерализацией. Впервые за долгие годы в общественном мнении стран Западной Европы и США утвердилось мнение, что КР, всегда имевшая репутацию авторитарного режима и называвшаяся «Свободным Китаем» лишь по идеологическим соображениям, теперь уверенно и удивительно быстро движется к подлинной демократии, в то время как пекинский режим продолжает упорствовать и действовать в худших традициях авторитаризма. Однако уже через несколько месяцев после событий на площади Тяньаньмынь деловые контакты США и КНР были восстановлены практически в полном объеме, и к концу президенства Дж. Буша политические и идеологические предпочтения, столь очевидные летом 1989 г., так и не воплотились в конкретные шаги, направленные на усиление поддержки Тайваня Соединенными Штатами.

Только один эпизод, имевший место в сентябре 1992 г. внешне соответствовал «протайваньской» логике. Администрация Дж. Буша решила наконец-то удовлетворить давнее желание властей Тайваня  и продать Тайбэю партию современных американских истребителей F-16. Что же побудило вашингтонских политиков отступить от традиционных принципов и пойти на прямое нарушение положений американо-китайского коммюнике 1982 года? Надо сказать, что в первые годы пребывания у власти администрация Дж. Буша не демонстрировала явного стремления увеличить объемы военных поставок на Тайвань. Действительно, после тяньаньмэньских событий Соединенные Штаты стали гораздо осторожнее относиться к поставкам оружия и военных технологий в КНР, но долгое время это никак не отражалось на военном сотрудничестве с Тайванем. Более того, в 1990-1991 гг. по инициативе американских властей были сорваны почти окончательно согласованные сделки по продаже Тайваню технологий, необходимых для создания на острове собственных баллистических ракет и запуска искусственного спутника[2]. Однако в начале 1990-х гг. у КР и ее сторонников в США появились новые серьезные аргументы, позволяющие уже не просить, а требовать предоставления Тайваню более мощных и современных типов вооружений. Во-первых, благодаря программе военных поставок из США в КНР, действовавшей в последние годы «холодной войны», Пекин приобрел значительное количество современного оборудования, способствовавшего усилению его боевого потенциала. Во-вторых, в 1991 г. Китай заключил крупную сделку с Советским Союзом, и приобрел 72 истребителя Су-27 и 24 перехватчика МИГ-31. В-третьих, некоторые страны, в частности Франция, выражали готовность продать на Тайвань свои истребители, что лишало американских производителей выгод от возможной сделки.

Осенью 1992 г. в США должны были пройти очередные президентские выборы, на которых Дж. Буш рассчитывал продлить свои полномочия еще на четыре года. В июле 1992 г. руководство концерна «Дженерал Дайнамикс», занимавшегося, в числе прочего, производством истребителей F-16, объявило о намерении уволить 5,8 тысяч человек со своих заводов в Техасе, в связи со сложностями в поисках рынка сбыта. В случае окончательного принятия такого решения, оказавшиеся без работы техасцы, и члены их семей, в ноябре 1992 г. скорее всего отдали бы свои голоса против действующего президента, не сумевшего отстоять их интересы. Возможность предотвращения массовых увольнений с помощью продажи на Тайвань крупной партии F-16 была предложена губернатором Техаса еще летом 1992 г., поэтому судьба рабочих «Дженерал Дайнамикс» явно находилась в зависимости от президентского решения. 5 августа 1992 г. Дж. Буш получил соответствующее письменное обращение, под которым стояли подписи 200 конгрессменов[3]. Естественно, что для обоснования продажи истребителей в нем приводились все вышеобозначенные аргументы, а не только проблема выживания «Дженерал Дайнамикс». Конгрессмены делали упор на то, что КР, как многолетний верный союзник Соединенных Штатов, вполне заслужила право на приобретение истребителей[4]. Вместе с тем когда Дж. Буш 2 сентября 1992 г. наконец-то дал свое согласие на продажу 150 истребителей F-16 общей стоимостью в 6 млрд. долларов на Тайвань, он, скорее всего, больше беспокоился по поводу 35 голосов  техасских выборщиков, чем об обороне КР. Во всяком случае, именно такое заключение можно сделать на основании всей его политики по отношению к тайваньской проблеме на протяжении четырех лет президентского срока. Кроме того, весьма показательным фактом стала спокойная реакция Пекина на вопиющее нарушение американо-китайских договоренностей. Продажа 150 современных истребителей практически перечеркивала коммюнике 1982 г., но даже несмотря на это лидеры КНР предпочли воздержаться от радикальных ответных шагов, и ограничились выдвижением формального протеста. Дело в том, что жесткая реакция, принятие мер, наносящих серьезный ущерб отношениям двух стран, могли снизить шансы Дж. Буша на переизбрание. Этот президент, несмотря на все потрясения 1989 – 1992 гг. не пошел на свертывание сотрудничества с Китаем. Что же касается его конкурента, кандидата в президенты от демократической партии, Б. Клинтона, его приход к власти казался руководителям КНР настоящей катастрофой, ведь Клинтон превратил обвинения Буша в «заигрывании с китайскими коммунистами» в один из лейтмотивов своей предвыборной кампании.

Как известно, «тайваньская сделка» не спасла Дж. Буша, и президентом США стал Б. Клинтон. В каком виде предстала перед новой администрацией тайваньская проблема? Попробуем охарактеризовать ее состояние в этот период.

И через четыре с лишним десятилетия после заявления президента Трумэна о «нейтрализации» Тайваньского пролива, Соединенные Штаты продолжали обеспечивать неприкосновенность острова, посредством предоставления гарантий безопасности, зафиксированных в Законе об отношениях с Тайванем 1979 г. Подобный курс американской политики и в 1993 г. нельзя было назвать «наследием прошлого», реликтовым остатком «холодной войны». Для Клинтона, как и для его предшественников, быстрое разрешение тайваньской проблемы по пекинскому сценарию не могло представляться однозначным благом. Окончание «холодной войны», как мы видели, лишь увеличило шансы Тайваня на продолжение американской поддержки. Традиционные мотивы заинтересованности Вашингтона в сохранении статус кво и обособленном существовании острова не только не исчезли – к ним прибавились новые, прежде всего базирующиеся на значительном повышении «идеологической совместимости» США и Тайваня после демократизации последнего. Вместе с тем к 1993 г. стало ясно, что и после прекращения американо-советского противостояния у США будет достаточно поводов для того, чтобы «дружить» с Китаем, стремиться поддерживать партнерские взаимоотношения с пекинским руководством. Следовательно, балансирование между двумя режимами по-прежнему оставалось актуальной задачей, и от американских дипломатов, как и во времена Никсона, Картера и Рейгана требовалось немалое искусство для поддержания тайваньской проблемы в выгодном США стабильном состоянии.

В 1990-е гг. сохранение «разделенного Китая» было выгодно США по нескольким причинам. Среди основных мы бы выделили экономические, идеологические, политические и военно-стратегические мотивировки.

Экономические трения, периодически возникавшие между США и КР в 1980-е и 1990-е гг. не препятствовали быстрому развитию коммерческих связей между ними. Американские бизнесмены вкладывали в тайваньскую экономику огромные капиталы – к 1995 г. общий объем инвестиций составил 3,8 млрд. долларов[5]. Экспорт США на Тайвань вырос с 1986 по 1995 г. с 5,2 до 19,3 млрд. долларов, тайваньский импорт в США за тот же период увеличился с 19,7 до 26,5 млрд. долларов. Соединенные Штаты продолжали оставаться главным рынком для тайваньских товаров и вторым источником импорта (после Японии)[6]. Общий товарооборот между США и Тайванем превышал объемы торговли между США и КНР. В 1995 г. Тайвань являлся 7-м рынком для американских товаров (19,3 млрд. долларов), а Китай – лишь 13-м (11,7 млрд. долларов). При этом и Китай и Тайвань наращивали закупки в США и с каждым годом поглощали все большую долю американского экспорта. В 1986 г. они занимали, соответственно, 18 и 11 места в списке рынков США, а через 9 лет, как мы видим, значительно усилили свои позиции. Этот процесс объективно увеличивал ставки США и вносил дополнительную напряженность в ситуацию вокруг тайваньской проблемы[7].

Уверенно двигавшийся по пути демократизации Тайвань в 1993 г. гораздо больше, чем в любой другой предшествующий период, стал соответствовать Соединенным Штатам идеологически. Теперь Китайскую Республику можно было приводить в пример не только в качестве развитой экономики («витрины капитализма»), но и как общество быстро и практически безболезненно перешедшее от авторитарной формы правления к демократической. При этом, данное «политическое чудо» стало возможным в китайском обществе (или, по крайней мере, официально себя таковым именующем), что представляло особую важность для противопоставления островного и материкового режимов. Демократический Тайвань замечательно укладывался и в рамки общих внешнеполитических установок администрации Клинтона. В платформе демократической партии, составленной в 1996 г., шла речь о развитии и расширении «зоны демократии», как наиболее надежном и предпочтительном способе решения проблемы глобальной безопасности после окончания «холодной войны»[8]. Понятно, что такая логика могла привести Вашингтон только к увеличению заинтересованности в  сохранении «очага демократии» в Восточной Азии, каковым в то время уже без сомнения являлся Тайвань.

Политический аспект вовлечения США в тайваньскую проблему к началу 1990-х гг. заключался в стремлении Вашингтона поддержать свою международную репутацию с помощью неукоснительного соблюдения обязательств по отношению к старому союзнику – Китайской Республике. Хотя связи США и Тайваня давно утратили официальный характер, и Договор о взаимной обороне между США и КР уже не действовал больше десятилетия, позиция США оставалась решающим фактором сохранения фактической независимости острова. Это прекрасно понимали и в Тайбэе, и в Пекине, и в других мировых столицах, и на американских политиках лежал груз ответственности за судьбу тайваньского народа. Несомненно,  это воспринималось большинством американской политической элиты без особенного воодушевления, однако следует иметь в виду, что к 1990-м гг. тайваньская проблема превратилась для США в традиционный компонент внешней политики, ведь целое поколение дипломатов, военных специалистов, журналистов по сути дела выросло вместе с ней. В первой администрации Клинтона самые влиятельные фигуры были знакомы с Тайванем не понаслышке: У. Кристофер, ставший в 1993 г. госсекретарем, как мы помним, в 1978 г. после декабрьского заявления Дж. Картера ездил на остров успокаивать руководителей КР; У. Лорд, назначенный Клинтоном на пост помощника госсекретаря по делам Восточной Азии и Азиатско-Тихоокеанского региона, сопровождал президента Р. Никсона во время его исторического визита в КНР в 1972 г. Таким образом, даже самые смелые политические прогнозы в начале 1993 г. не могли содержать предположения о том, что новая администрация пойдет на быструю «ликвидацию» тайваньской проблемы в ущерб населению острова (то есть предоставит Пекину возможность беспрепятственно навязать Тайваню объединение по формуле «одна страна – две системы»).

Военно-стратегические интересы США на Тайване, на которых любили акцентировать внимание советские авторы в годы «холодной войны»[9], в начале 1990-х гг. не проявлялись так отчетливо, как, скажем, во время войны во Вьетнаме. На Тайване уже не было американских военных баз. Конечно, тайваньская армия, благодаря поставкам американских вооружений, сохраняла высокую боеспособность и командование вооруженных сил США по-прежнему могло рассчитывать на благожелательную позицию тайваньских властей и на военное содействие в случае возникновения какого-либо крупного вооруженного конфликта в регионе. Однако в Вашингтоне в это время мало кто прогнозировал серьезные осложнения для США в АТР, в кратко- и даже среднесрочной перспективе. Впоследствии, как мы увидим, рост военного и экономического потенциала КНР заставит многих аналитиков высказывать предположения о новой «китайской угрозе». Но в 1993 г. подобные идеи еще не получили широкого распространения.

В целом, можно констатировать, что за время, прошедшее с момента разрыва дипломатических отношений США и КР в 1979 г. и до прихода к власти администрации Б. Клинтона в 1993 г., заинтересованность США в сохранении раздельного существования КНР и КР не снизилась, а скорее возросла. Вместе с тем к началу 1990-х гг. стало совершенно очевидным, что в ближайшие несколько лет сохранение статус кво в Тайваньском проливе потребует от Соединенных Штатов приложения гораздо больших сил, чем в 1980-е гг. Политическое и экономическое развитие КНР и КР способствовали в это время возникновению ряда факторов, дестабилизирующих ситуацию в отношениях между островом и материком.

После смерти Цзян Цзинго в январе 1988 президентом КР стал Ли Дэнхуэй, коренной тайванец, родившийся в 1923 г. и получивший образование в трех университетах: японском, тайваньском и американском[10]. При президенте Ли демократические реформы были продолжены[11]. На протяжении 1988 г. так называемая «Комиссия двенадцати», составленная из высокопоставленных правительственных чиновников, занималась разработкой программы преобразований. В январе 1989 г. Ли Дэнхуэй подписал закон об общественных организациях, многопартийность обрела на Тайване юридическую основу[12]. После того, как в мае 1990 г. Национальное собрание КР проголосовало за избрание Ли Дэнхуэя президентом на очередной шестилетний срок, темп реформ значительно увеличился. В июне-июле 1990 г. по инициативе Ли была проведена «Конференция по национальным проблемам», в которой приняли участие 142 делегата, представлявших весь политический спектр общества. Важнейшим итогом конференции стало достижение согласия по вопросу об отмене «Временных статей конституции, действующих в период подавления коммунистического мятежа». В апреле-мае 1991 г., на внеочередной сессии Национального собрания, это решение обрело юридическую силу. Отмена «временных статей» свидетельствовала о том, что КР в одностороннем порядке прекратила состояние войны с КНР и признала материковый режим в качестве самостоятельного политического субъекта. Новая официальная позиция тайбэйского правительства по поводу отношений через пролив была зафиксирована в «Программе национального объединения» (ПНО), разработанной в конце 1990 – начале 1991 г. специально созданным «Советом по национальному объединению»[13]. Согласно ПНО власти КР по-прежнему придерживались позиции, что «материк и остров Тайвань являются частью китайской территории»[14], и что «национальное объединение» является целью политики Тайбэя. Однако средства достижения этой цели, предлагаемые в ПНО, вряд ли могли устроить материковых лидеров. Объединение «по-тайваньски» представляло собой длительный процесс, на протяжении трех стадий которого связи между островом и материком должны были постепенно развиваться, а материковый режим – эволюционировать в сторону «демократии, экономической свободы, социальной справедливости»[15]. Понятно, что ни о каком мгновенном «воссоединении» на основе формулы «одна страна – две системы» не могло идти и речи. В качестве самого первого шага, необходимого для начала реализации ПНО, ее авторы называли признание Китаем и Тайванем существования друг друга в качестве самостоятельных, равноправных «политических образований»[16]. Как мы видели, уже в мае 1991 г. власти КР осуществили это в отношении материкового режима.

Согласно одной из принятых весной 1991 г. поправок, вводился новый порядок выборов в центральные, провинциальные и местные представительные органы КР. Устранялось фиктивное «представительство материковых китайцев», весь состав Национального собрания и Законодательного юаня должен был избираться непосредственно на Тайване и среди граждан КР, проживающих за рубежом. Первые выборы по новым правилам состоялись в декабре 1991 г.: тайваньцы избирали депутатов Национального собрания – ключевого органа в период активного реформирования конституции. Во время предвыборной кампании Демократическая Прогрессивная Партия, набравшая на последних «дополнительных» выборах в Законодательный юань в 1989 г. 28,3% голосов, представила избирателям скорректированную платформу, содержащую прямой призыв к независимости Тайваня, вместо ранее присутствовавшего там «умеренного» тезиса о «самоопределении народа Тайваня». Лидеры ДПП вероятно рассчитывали на усиление радикальных настроений по мере разворачивания на острове либеральных реформ – но они ошиблись, и вместо планируемых 40% собрали лишь 23,9% голосов. Особенности тайваньского избирательного законодательства привели к еще большему проигрышу ДПП по числу мест в Национальном собрании – гоминьдан получил в верхней палате тайваньского парламента 79-процентное большинство, что превратило конституционную реформу во внутрипартийный вопрос.

Первая же сессия нового Национального собрания, начавшая работу в январе 1992 г., была практически полностью посвящена разработке и принятию  очередных поправок к конституции. Самым  важным с точки зрения перспективы развития отношений с материком было принятое тогда решение о сокращении президентских полномочий с 6 до 4 лет, введении ограничения на занятие президентского поста только на протяжении двух сроков и проведении следующих выборов  не путем голосования членов Национального собрания, а путем всеобщего тайного голосования граждан КР. Была названа и дата ближайших президентских выборов – март 1996 г.

В декабре 1992 г. на Тайване прошли первые в истории КР по-настоящему свободные выборы всего состава Законодательного юаня. ДПП вновь вернулась к умеренной платформе с тезисом о самоопределении вместо независимости, и эта тактика опять принесла относительный успех: 32% голосов избирателей и 50 депутатских мест из 161. Гоминьдан получил 53% голосов и 102 места в парламенте.

Конституционная реформа и постепенная эволюция политической системы КР в сторону демократии, сопровождались внесением серьезных изменений в курс тайваньской внешней политики. Также как и во внутренних преобразованиях, инициатива принадлежала здесь президенту Ли Дэнхуэю. Вскоре после его прихода к власти внешняя политика Китайской Республики стала приобретать новые черты. Министр иностранных дел КР Фредерик Цянь в одном из интервью в 1989 г. сказал, что Тайвань теперь следует принципам «прагматической дипломатии». Принципиальная особенность нового подхода заключалась в резкой активизации внешнеполитического поведения Тайваня. Если раньше, стремясь завоевать более широкое международное признание, тайваньские лидеры действовали «с оглядкой», разделяли мир на «чужих» (признающих пекинский режим) и «своих» (всех остальных), то теперь, особенно после фактического признания КНР весной 1991 г., они оставили в прошлом все самоограничения и развернули кампанию за восстановление членства Тайваня в международных правительственных организациях (МПО). В 1990 г. Тайвань подал заявку на вступление в ГАТТ, в качестве «таможенной территории Тайвань. Пэнху, Цзиньмэнь, Матцу». В августе 1991 г., под названием «Китайский Тайбэй», Тайвань начал принимать участие в работе АПЕК. Кульминацией борьбы Тайваня за восстановление членства в МПО стала кампания за возвращение в ООН. Начиная с 1990 г. эта идея становилась все более популярной на Тайване, в 1993 г., по данным социологических опросов ее поддерживало порядка 70% населения острова. В августе 1993 г. Ли Дэнхуэй заявил, что он намерен в течение трех лет добиться возвращения Тайваня в ООН. Однако задача оказалась непростой, ежегодно направляемые в ООН дружественными Тайваню государствами (в 1993 г. дипломатические отношения с Китайской Республикой поддерживали 30 стран) письма с соответствующими предложениями не приводили даже к включению вопроса о приеме Тайваня в повестку дня Генеральной Ассамблеи. Пекин активно противодействовал данным инициативам, а Соединенные Штаты, на поддержку которых рассчитывали тайваньцы, не проявляли к вопросу никакого интереса. После очередного отказа в 1994 г. Фредерик Цянь заявил, что «в этом нет ничего страшного», и что «возвращение в ООН является стратегией, рассчитанной на длительный срок»[17]. Таким образом, от «штурма» ООН тайбэйские лидеры перешли к длительной «осаде», запасшись традиционным китайским терпением.

Расширение «жизненного пространства» по рецептам «прагматической дипломатии» подразумевало не только борьбу членство в МПО, но и установление контактов с максимально возможным числом государств, вне зависимости от позиции их правительств по отношению к Пекину, дипломатического признания КР или КНР. После проведения демократических реформ тайваньские лидеры рассчитывали на то, что теперь с ними на равных начнут разговаривать главы правительств ведущих государств Запада. С января 1990 г. по сентябрь 1993 г. число неофициальных представительств Тайваня в странах, не поддерживающих дипломатические контакты с КР, возросло с 66 до 89. Для налаживания и укрепления зарубежных связей руководители КР начали активно использовать так называемую «отпускную дипломатию» – наносить во время своих настоящих или мнимых отпусков «частные» визиты в государства, официально признающие КНР. По поводу таких поездок Пекину крайне сложно было предъявлять претензии принимающей стороне – формально, придраться было не к чему. Только за 1994 г. Ли Дэнхуэй побывал с официальными визитами в Никарагуа, Коста-Рика, Свазиленде, ЮАР, и с «частными» в Индонезии, Таиланде и на Филиппинах. Понятно, что в Тайбэе не собирались ограничиваться налаживанием отношений с развивающимися странами. В перспективе замышлялись визиты в государства Западной Европы и в США.

Демократические реформы на Тайване превратили Движение за независимость острова в  мощную политическую силу, пользующуюся серьезной поддержкой населения и имеющую реальные шансы придти к власти в случае сокращения популярности гоминьдана. И хотя первая сепаратистская партия – ДПП, часто демонстрировала готовность к проведению умеренной линии, все равно, перспектива провозглашения Тайванем независимости, абсолютно нереальная на протяжении периода «холодной войны», теперь превратилась в один из возможных сценариев, который необходимо было принимать в расчет, в том числе и американским политикам. Учитывая позицию КНР, лидеры которой утверждали, что их реакцией на  создание на Тайване независимого государства будет немедленное военное вмешательство, ситуация представлялась угрожающей. Для США это могло означать войну с Китаем – ведь в Законе об отношениях с Тайванем шла речь о неких мерах, которые США обязательно предпримут в случае возникновения угрозы безопасности острова, но ничего не говорилось о том, что провоцирование КНР посредством провозглашения независимости является недопустимым, и что это лишает Тайвань шансов на поддержку США.

Методы, взятые на вооружение в рамках «прагматической дипломатии» лидерами КР, явно не способствовали стабилизации системы отношений США – КНР - Тайвань. Соединенные Штаты опять оказывались в двусмысленном положении. С одной стороны, все то, чего добивался Тайвань практически полностью соответствовало американской системе ценностей, с другой – очевидное стремление тайваньских политиков превратить США в один из главных рычагов «прагматической дипломатии» не могло не вызывать у американских лидеров чувства настороженности. Инициативы Тайбэя к началу 1993 г. уже заставили США несколько раз оправдываться перед Пекином и, несомненно, сулили возникновение множества проблем и в будущем.

В свою очередь, подходы пекинских руководителей к тайваньской проблеме к началу 1990-х гг. также несколько трансформировались, и направление этой трансформации скорее способствовало усилению напряженности, чем наоборот. Общая оценка ситуации вокруг Тайваня китайскими властями в 1993 г. внешне выглядела вполне традиционно: «После того, как в 1949 г. образовалась КНР, которая стала единственным законным правительством Китая, группа военных и политических деятелей гоминьдановской клики нашла убежище на Тайване и с помощью администрации Соединенных Штатов создала разделение между двумя сторонами Тайваньского пролива»[18]. Продолжала действовать и политическая программа, предложенная в 1980-е гг. – воссоединение Китая и Тайваня на основании принципа «одна страна – две системы». Однако некоторые новые черты внутриполитической ситуации в КНР в конце 1980-х – начале 1990-х гг. способствовали росту внимания к тайваньской проблеме и превращению темы «национального воссоединения» в своеобразную идеологическую доминанту. По мнению английского исследователя К. Хьюза, подобные тенденции зародились еще в конце 1970-х гг., когда китайские лидеры всерьез озаботились поиском новых идеологических ориентиров после смерти Мао Цзэдуна. Идея «воссоединения Родины», как один из ключевых пунктов новой националистической программы, приобрела особую привлекательность после того, как достижение соглашения с США в конце 1978 г. превратило перспективу возвращения Тайваня под юрисдикцию КНР во вполне реальную[19]. Подписание коммюнике 1982 г., в котором Соединенные Штаты в принципе согласились на прекращение поставок вооружений на Тайвань в отдаленном будущем, еще более обнадежило китайских лидеров. С тех пор национализм постепенно набирал силу и затмевал коммунистическую идеологию. События на площади Тяньаньмэнь в 1989 г. окончательно убедили большую часть китайской политической элиты в том, что для сохранения контроля над ситуацией в стране в условиях экономической либерализации, апелляция к национализму является наиболее перспективной. Успехи в экономике и рост военного потенциала замечательно соответствовали идее возрождения величия китайской нации, но часто шли в разрез с основными коммунистическими постулатами. В результате, к началу 1990-х гг. скорейшее разрешение тайваньской проблемы превратилось для Пекина в принципиальную задачу[20]. Вступая на пост председателя КНР в 1989 г., Цзян Цзэминь, среди прочего, пообещал, что за время его нахождения у власти в отношениях с Тайванем будет достигнут существенный прогресс, тем самым связав свое личное политическое будущее с тайваньской проблемой[21].

К началу 1990-х гг. у китайских политиков появился еще один существенный повод для того, чтобы занять максимально жесткую позицию по тайваньской проблеме и требовать скорейшего воссоединения Китая. Преклонный возраст и ухудшающееся здоровье «архитектора китайских реформ» Дэн Сяопина (род. в 1904 г.), заставляли задуматься о процедуре наследования верховной власти, которая, в условиях авторитарного режима, требовала от главных действующих лиц, лидеров властной иерархии КНР, максимума изворотливости и мастерства в ведении политических интриг. Понятно, что никто из числа занимавших ответственные посты в такой ситуации не хотел давать своим соперникам повод для критики за чрезмерную мягкость и нерешительность в реализации основных национальных задач, среди которых «воссоединение Родины», как мы видели, значилось в качестве одного из приоритетов.

Несмотря на очевидное увеличение числа факторов, способствующих разрушению хрупкой стабильности ситуации вокруг тайваньской проблемы, эйфория «деидеологизации» мировой политики, проявившаяся после окончания «холодной войны», не обошла стороной и китайско-тайваньские отношения. Многим в это время казалось, что после исчезновения «главного» противостояния двух сверхдержав, и все прочие конфликты, даже самые устойчивые, начнут быстро разрешаться. К тайваньской проблеме такое умозаключение могло быть применено чуть ли не в первую очередь, ведь практически с момента возникновения китайско-тайваньский конфликт развивался в условиях «холодной войны», был жестко подчинен ее внутренней логике. При рассмотрении ситуации с такой точки зрения, оптимизм могло внушать, прежде всего, невиданное с 1949 г. количественное и качественное укрепление связей между Тайванем и материковым Китаем. Хотя власти КР по-прежнему отказывались снять запрет на прямые торговые, почтовые и транспортные контакты с КНР, «непрямое» взаимодействие через Гонконг, Макао, портовые города Южной Кореи активно развивалось. Объем торговли, составлявший в 1979 г. всего 79 млн., в 1993 г. достиг 14,4 млрд. долларов[22]. КНР превратилась во второй по значимости рынок для тайваньских товаров после США[23]. Тайваньские бизнесмены стали активно инвестировать капиталы в материковую экономику, уже в 1991 г. эти вложения достигли 2,5 млрд. долларов и постоянно увеличивались[24]. Всего, за 1987-1993 гг. материк посетили более 6 млн. тайваньцев, из них 2 млн. – в 1993 г[25].

В 1991 г. сначала на Тайване, а затем на материке были созданы «неофициальные» агентства по связям через пролив: Straits Exchange Foundation (SEF) на Тайване, и Association for Relations Across the Taiwan Strait (ARATS) в КНР. Между их представителями стали проводиться рабочие встречи, в ходе которых решались некоторые технические проблемы: вопросы о выдаче угонщиков самолетов, рыболовные споры, проблемы защиты тайваньских инвестиций на материке. На апрель 1993 г. была запланирована «историческая» встреча лидеров двух агентств – Ку Чэньфу (SEF) и Ван Даоханя (ARATS). И в Китае, и на Тайване присутствовал значительный энтузиазм по поводу перспектив этой и будущих встреч, и дальнейшего сближения позиций Пекина и Тайбэя.

Однако на Тайване у многих имелись и серьезные опасения, в связи с угрозой поглощения маленького Тайваня гигантским Китаем в случае продолжения развития торговых и инвестиционных контактов с набранной скоростью. Именно это служило главным обоснованием отказа правительства КР разрешить прямые связи с материком. Стихийный рост торговли с КНР даже заставлял тайбэйских лидеров искать экономический противовес, в виде попыток организовать искусственную ориентацию тайваньской экономики на рынки Юго-Восточной Азии, чтобы таким образом избежать опасной зависимости от Китая. Формула «одна страна – две системы» никогда не пользовалась на Тайване популярностью, и лидерам КР вовсе не хотелось, чтобы Пекин получил возможность навязать ее острову с помощью экономических санкций. Таким образом, улучшение отношений, проявлявшееся в росте контактов, также было лишь относительным благом и способствовало возникновению проблем едва ли не в большей степени, чем их разрешало.

Администрации Б. Клинтона предстояло найти ответы на ряд непростых вопросов в связи с тайваньской проблемой, среди которых были и традиционные для американской внешней политики, и новые, порожденные событиями конца 1980-х – начала 1990-х гг. Прежде всего, продолжала требовать разрешения актуальная с начала 1970-х гг. головоломка: как не допустить пагубного влияния тайваньской проблемы на развитие американо-китайских отношений, не поступившись при этом объективными интересами США на Тайване. В условиях 1990-х гг. она конкретизировалась в необходимости поиска адекватного ответа на инициативы тайваньского руководства и средств сдерживания растущего «воссоединительного напора» со стороны КНР. Кроме того в результате резкого увеличения поддержки Тайваня американским конгрессом обострялась проблема сохранения традиционного баланса в отношениях между исполнительной и законодательной ветвями власти Соединенных Штатов в связи с принятием решений по тайваньской политике.

Степень осознания всего этого Б. Клинтоном и его помощниками в период предвыборной кампании 1992 г. пока не может быть оценена с достаточной степенью достоверности. Но если судить по содержанию заявлений, сделанных в это время, Клинтон, также как и некоторые его предшественники, сделал ставку на защиту традиционных американских ценностей, и занял жестко-критическую позицию по отношению к «пекинским диктаторам». Кандидат в президенты от демократической партии утверждал, что теперь уже не имеет смысла разыгрывать «китайскую карту», ругал Дж. Буша за «заигрывание с престарелыми правителями Китая, неприкрыто презирающими демократию и права человека». Клинтон обещал, что став президентом он не потерпит вопиющих нарушений прав человек в Китае, и в случае продолжения Пекином такой политики лишит КНР всех торговых привилегий[26]. Про Тайвань Клинтон специально ничего не говорил, не обещал, как Рейган в 1980 г., восстановить дипломатические отношения с островом, но исходя из его намерений в отношении Китая казалось, что Тайвань может рассчитывать не только на сохранение старых типов поддержки со стороны США, таких как тесные «неофициальные» отношения и поставки вооружений, но и на положительную реакцию Вашингтона на новые тайбэйские инициативы, вроде «отпускной дипломатии» или кампании за восстановление членства КР в ООН.

Уже первые два года президентства Б. Клинтона показали, что администрация демократов не готова к внесению существенных корректив в политику США по отношению к Китаю и Тайваню. Новый президент предпринял лишь неуверенную попытку давления на Пекин, заявив о намерении увязывать предоставление Китаю режима наибольшего благоприятствования в торговле (РНБ) с соблюдением в этой стране прав человека. Однако уже в июне 1994 г. Клинтон собственноручно убеждал конгрессменов проголосовать за возобновление РНБ для Китая, несмотря на отсутствие каких бы то ни было заметных улучшений ситуации с правами человека. Соображения практической выгоды брали верх. В Белом Доме пришли к выводу о целесообразности проведения в отношении КНР так называемой политики «конструктивного вовлечения», в рамках которой авторитарный Китай должен был всеми возможными способами подключаться к делам мирового сообщества, в расчете на то, что со временем его зависимость от мирового рынка и его заинтересованность в продолжении сотрудничества с международными организациями станут естественными препятствиями на пути милитаризации, агрессивного курса внешней политики, и в конечном счете приведут к позитивным сдвигам и во внутриполитической сфере. В рамках данного подхода Б. Клинтон в августе 1995 наложил вето на одобренный обеими палатами билль о финансировании госдепартамента, и в качестве оснований для такого решения, в числе прочего, указал на неприемлемость т. н. «поправки Мурковски» (Sec. 531) согласно которой Закон об отношениях с Тайванем 1979 г. признавался имеющим большую юридическую силу по сравнению с коммюнике 1982 г. Таким образом, обещание постепенно сокращать поставки оружия на Тайвань, сделанное администрацией Рейгана в 1982 г., формально не дезавуировалось. Попытка конгрессменов обеспечить беспрепятственное снабжение Тайваня необходимыми вооружениями в условиях растущей военной мощи КНР, а также подтвердить важную роль конгресса в определении тайваньской политики США оказалась безуспешной[27].

Первым по-настоящему серьезным тестом тайваньской политики новой администрации стал эпизод мая 1994 г., связанный с приземлением на Гавайях самолета президента КР Ли Дэнхуэя, якобы для дозаправки, по пути в Латинскую Америку, где Ли собирался нанести официальные визиты в Коста-Рика и Никарагуа – страны, поддерживающие дипломатические отношения с КР. О намерении Ли Дэнхуэя «проникнуть» на американскую территорию стало известно китайским властям, и посол КНР в Вашингтоне заявил по этому поводу решительный протест. В результате, согласно специальной инструкции госдепартамента, тайваньскому президенту во время дозаправки не позволили даже покинуть борт самолета, не говоря уже о публичных заявлениях и общении с журналистами. Естественно, такое «низкопоклонство» перед Пекином крайне возмутило многих конгрессменов и сенаторов, и для того, чтобы загладить обиду, нанесенную Ли Дэнхуэю администрацией, и подтвердить факт продолжающейся поддержки Тайбэя американским конгрессом, сенаторы Х. Браун и Ф. Мурковски направили тайваньскому президенту поздравления в связи с очередной годовщиной его инаугурации[28].

В госдепартаменте и Белом Доме не могли не понимать, что простая запретительная политика проблемы не решит, и тайваньские лидеры будут продолжать добиваться разрешения на въезд в США, права на аудиенцию у высших должностных лиц Соединенных Штатов, возможности выступить перед американской аудиторией. Кроме того, ни в одном из существующих американских законов невозможно было отыскать оснований для запрета на допуск в страну «частных» представителей демократического Тайваня. В такой ситуации совершенно естественным выглядело стремление ввести четкую регламентацию этой составляющей американо-тайваньских отношений. Несостоявшийся визит Ли подтолкнул госдепартамент к ускорению работы в данном направлении, и 27 сентября 1994 г. У. Лорд, помощник госсекретаря по делам Восточной Азии и Тихоокеанского региона доложил о ее результатах на специальном заседании сенатского комитета по международным отношениям. Выступление Лорда было озаглавлено «Обзор тайваньской политики» (Taiwan Policy Review) и структурно состояло из пяти частей: вступления; характеристики «традиционных и неизменных» основ тайваньской политики США; обзора недавно произошедших событий на Тайване, в Китае и в их взаимоотношениях; перечисления корректив, которые решено было внести в тайваньскую политику США; заключения.

Во вступлении У. Лорд рассказал о том, как шла работа над «Обзором»: «Администрация тщательно изучила каждый элемент наших неофициальных связей с Тайванем с целью исправления существующих аномалий и укрепления основы их функционирования… Мы проконсультировались с заинтересованными членами конгресса и частными лицами»[29]. Характеризуя основы тайваньской политики США, помощник госсекретаря отметил, что и после внесения корректив «базовая структура нашей политики по отношению к КНР и Тайваню останется неизменной». Эта структура включает в себя «…Закон об отношениях с Тайванем 1979 г. и три коммюнике с Китайской Народной Республикой – «Шанхайское» 1972 г., «По поводу нормализации отношений» 1979 г. и «Второе Шанхайское» коммюнике 1982 г.»[30].

Говоря об изменениях ситуации, приведших к необходимости пересмотра некоторых аспектов политики, Лорд назвал лишь самые общие факты – экономические успехи Тайваня, дополненные политической либерализацией, экономические успехи КНР, политической либерализацией не дополненные, прогресс в отношениях через пролив («переговоры идут тяжело, но определенные положительные результаты все же достигнуты»). Лорд высказал официальное одобрение правительством США переговорного процесса: «он служит интересам обеих сторон, интересам Соединенных Штатов и способствует стабильности и процветанию в регионе». В этом же разделе Лорд подтвердил, что «безопасность Тайваня является одним из наиболее важных аспектов нашей политики». Он подчеркнул, что «в результате данной корректировки не произойдет никаких изменений в политике поставок вооружений на Тайвань»[31].

Наиболее важной частью «Обзора тайваньской политики» стал раздел, в котором Лорд представил сенаторам «основное содержание произведенных изменений». Характеризуя их в целом, он сказал, что президент решил «укрепить наши неофициальные связи с Тайванем», но при этом «было бы серьезной ошибкой отказываться от фундаментальной политики нескольких администраций и принимать такие политические решения, которые в Китае несомненно  восприняли бы как внесение элемента официальности в наши отношения с Тайванем». Таким образом, администрация давала понять, что собираясь усилить «неофициальный компонент» связей с островом, она намерена в равной пропорции ослабить, или предотвратить усиление, компонента «официального». За счет каких конкретных решений достигался такой результат? Во-первых, администрация заявляла, что она «выступает решительно против попыток конгресса узаконить допуск в США высших руководителей «Китайской Республики»[32]. Одновременно, администрация давала санкцию на визиты в КР высших официальных лиц, представляющих экономические и технические агентства правительства Соединенных Штатов, причем на острове американские чиновники могли встречаться с коллегами «любого уровня, который необходим для достижения целей визита». Кроме того, Лорд объявил о намерении администрации вести с Тайванем экономический диалог на неминистерском уровне (Sub-cabinet level)[33].

Вторым существенным изменением стало переименование «Координационной комиссии по делам Северной Америки», неофициального представительства Тайваня в США – в «Тайбэйское представительство по вопросам экономических и культурных связей» (Taipei Economic and Cultural Representative Office – TECRO)[34].

Последним направлением корректировки курса в  «Обзоре тайваньской политики» стало четкое формулирование отношения американского правительства к стремлению Тайваня восстановить свое членство в международных правительственных организациях. В Законе об отношениях с Тайванем, который разрабатывался во времена, когда власти КР не проявляли большой озабоченности по поводу своего изгнания из международных правительственных организаций (так как принципиально отвергали возможность участия в их работе вместе с КНР), содержалась только одна фраза, касающаяся этой проблемы: «…Ничто в этом законе не должно быть истолковано в качестве основания для изгнания Тайваня из какой либо международной организации»[35]. Теперь же возникла потребность определить, как США будут относиться не к изгнанию, а к восстановлению членства Тайваня в международных организациях. Вместе с тем характеризуя изменения, побудившие Вашингтон к разработке «Обзора тайваньской политики», У. Лорд не упомянул «прагматическую дипломатию», принятую на вооружение руководством демократического Тайваня. По-видимому, в администрации не хотели чтобы после обнародования «Обзора» у кого-то создавалось впечатление о вынужденном, реактивном характере принимаемых мер, об успехе давления, оказанного Тайбэем. В результате, позиция США по данной проблеме была зафиксирована следующим образом: «Мы будем поддерживать членство Тайваня в тех организациях, где государственность не является обязательным условием членства, и мы будем способствовать тому, чтобы голос Тайваня был услышан в организациях, членство в которых для него невозможно»[36]. Таким образом, США официально отказывали Тайваню в прямой поддержке его стремления попасть в международные правительственные организации. Вместе с тем ничего не говорилось о противодействии этому стремлению. На практическом уровне это свидетельствовало лишь о некотором ужесточении, но не полном пересмотре политики: до 1994 г. США в отдельных случаях активно содействовали приему Тайваня в международные организации ( в Азиатский Банк, в АПЕК), хотя гораздо чаще хранили молчание и никак не помогали КР в ее борьбе за вступление в МВФ, Всемирный Банк, Всемирную Организацию Здравоохранения и ООН[37].

В заключительной части «Обзора» У. Лорд выражал надежду на то, что тайваньская политика США, столь успешно сформулированная и реализованная шестью предшествующими администрациями, после внесенных корректив продолжит обеспечивать стабильность в зоне Тайваньского пролива и на Дальнем Востоке, несмотря на произошедшие перемены на Тайване, в Китае и в мировой системе международных отношений[38].

«Обзор тайваньской политики» не был официально опубликован госдепартаментом, видимо для того, чтобы дополнительно подчеркнуть неофициальный характер американо-тайваньских отношений[39]. В администрации Клинтона надеялись, что теперь исполнительной власти будет гораздо проще отражать атаки со стороны протайваньски настроенных конгрессменов, равно как и нейтрализовывать инициативы Тайбэя в рамках «прагматической дипломатии».

В конгрессе «Обзор» восприняли без особых эмоций, понимая, что данный плод бюрократического творчества вряд ли сможет стать серьезной преградой на пути реализации тайваньской внешней политики, но в то же время позволит Соединенным Штатам более свободно действовать в сфере развития экономических и культурных связей с Тайванем. Уже в декабре 1994 г., впервые за 15 лет, на Тайвань приехал член действующего американского кабинета – министр транспорта Федерико Пена[40].

Завершив первые два года своего президентства обнародованием «Обзора тайваньской политики», Б. Клинтон мог считать, что он уделил достаточное внимание тайваньской проблеме. В 1993-1994 гг. наступило некоторое затишье после «первого приступа» демократических реформ на Тайване. Хотя после получения Демократической Прогрессивной Партией на выборах в Законодательный юань в декабре 1992 г. 33% голосов избирателей лидеры этой партии заявили о намерении в течение трех лет придти к власти, гоминьдан не собирался сдаваться без боя. В национальной партии шли сложные процессы внутренней трансформации, приведшие на протяжении 1993 г. к нескольким важным последствиям. Во-первых, в результате межфракционной борьбы в марте 1993 г. часть партийных лидеров, представлявших интересы «материковых китайцев» (приехавших на Тайвань в 1949 г. и их потомков), конституировали себя в качестве «Союза нового гоминьдана», на базе которого в августе 1993 г. возникла «Новая партия». Во-вторых, состоявшийся в этом же месяце 14-й съезд гоминьдана санкционировал ряд нововведений, превративших партию Сунь Ятсена в мобильную политическую организацию, ориентированную на существование в рамках современной демократической системы[41].

Позиция Новой партии (НП) по вопросу развития отношений с материком являлась одним из главных оснований для ее самоидентификации в рамках тайваньского политического спектра. В отличие от гоминьдана, который выступал за воссоединение с материком лишь в отдаленном будущем, и тем более сепаратистской ДПП, лидеры НП утверждали, что необходимо как можно быстрее развивать контакты с КНР во всех возможных сферах, не бояться «прямых» связей и немедленно начать переговоры с Пекином о создании некой «Китайской конфедерации», в рамках которой КР могла бы сохраниться в незатронутом «тайванизацией» виде[42]. Хотя даже для НП формула «одна страна – две системы» была неприемлема, эта партия после 1993 г. превратилась в наиболее «прокитайскую» политическую силу на острове. В ноябре 1993 г., во время местных выборов НП впервые выставила двух своих кандидатов – оба они не прошли, процент голосов, отданных за НП составил всего 3%. Зато настоящего триумфа добилась ДПП – кандидаты этой партии собрали 41% голосов, а гоминьдан впервые за свою историю не смог собрать большинства, за его кандидатов было подано лишь 47% голосов избирателей[43].

В июле 1994 г. Национальное собрание КР приняло третью серию поправок  к конституции, после чего было заявлено о завершении «в целом» конституционной реформы. Поправки еще более расширили полномочия Национального собрания и президента. Самым существенным было то, что выборы президента КР теперь должны были производиться путем всеобщего, прямого, тайного голосования[44]. Таким образом, в марте 1996 г. (согласно официальной версии «впервые за тысячелетнюю историю Китая») тайваньцам предстояло избрать своего президента, и учитывая существовавшие на острове настроения, шансы кандидата от гоминьдана выглядели вовсе не абсолютными. Тайваньский народ получил возможность своим волеизъявлением привести к власти сепаратиста и спровоцировать кризис в китайско-тайваньских отношениях, невиданный по масштабам с 1949 г.

Эта угрожающая перспектива возникла посреди наверное самого благополучного за долгие годы периода в отношениях Пекина и Тайбэя. После прошедших 27-29 апреля 1993 г. в Сингапуре переговоров между лидерами SEF и ARATS, и достижения соглашения о регулярном проведении подобных консультаций в будущем[45], казалось, что остров и материк приближаются к реализации задач, обозначенных в тайваньской «Программе национального объединения» 1991 г. В 1994 г. «непрямая» торговля через пролив активно развивалась и увеличилась в объеме по сравнению с 1993 г. на 3,6 млрд., составив 18 млрд. долларов[46]. После принятия в КНР долгожданного закона о защите тайваньских инвестиций (одобрен ВСНП 20 декабря 1993 г.)[47], активность тайваньских бизнесменов значительно возросла – в 1995 г. их вложения материковую экономику уже оценивались в 30 млрд. долларов, что составляло 1/3 всех инвестиций тайваньцев за пределами острова. На материке ими было открыто около 30 тыс. фирм[48]. В 1993-1994 гг. напряженность в отношения вносили лишь отдельные, не связанные с «большой политикой» эпизоды: серия угонов самолетов, принадлежащих материковым авиакомпаниям, на Тайвань[49]; инцидент с гибелью в марте 1994 г. 24 туристов с Тайваня, когда китайские правоохранительные органы в кратчайшие сроки арестовали преступников[50].

Единственным серьезным поводом для беспокойства в это время стало четко проявившееся усиление Китая, рост внимания пекинских лидеров к военной мощи государства,  их стремление сделать ставку на укрепление армии, как наиболее надежное средство решения всех внешнеполитических задач. Военные расходы КНР, даже по официальным данным, в 1991-1994 гг. ежегодно увеличивались на 17,5 %, в то время как в 1986-1990 гг. этот прирост составлял лишь 9%[51]. Китай стал более решительно, чем раньше, применять военную силу в ходе территориальных споров, прежде всего в Южно-Китайском море, где КНР отстаивала свое право на владение островами Спратли, на которые кроме нее претендовали Вьетнам, Филиппины и Тайвань. Рост агрессивных черт в поведении Китая вдохновил одного известного тайваньского автора на написание популярного футурологического эссе «Август 1995: китайское нашествие на Тайвань», в котором во всех подробностях характеризовались катастрофические обстоятельства этого события. За 1994 г. на Тайване было продано 288 тысяч экземпляров книги, что немало способствовало распространению панических настроений[52].

На уровне формулирования политических программ, 1993-1994 гг. в китайско-тайваньских отношениях были отмечены изданием двух существенных документов: «Белой книги», выпущенной в январе 1993 г. тайваньским МИДом и посвященной обзору направлений внешней политики Тайваня после окончания «холодной войны» и «Белой книги», опубликованной пекинскими властями в августе 1993 г., в ответ на очередное обращение КР в ООН с просьбой о восстановлении членства. Главным содержанием китайской «Белой книги» стало пространное обоснование исконной принадлежности Тайваня Китаю и доказательство невозможности дробления национального суверенитета, вытекающего из членства Тайваня в международных правительственных организациях[53]. В издании же, осуществленном правительством КР, выдвигался тезис о необходимости увеличения поставок американских вооружений на Тайвань в связи с ростом мощи и амбиций КНР, а также предлагалась обширная программа обменов визитами высших должностных лиц между США и Тайванем. Авторы тайваньской «Белой книги» рассчитывали на значительное укрепление американо-тайваньских отношений после перехода Белого Дома под контроль демократической администрации[54].

По прошествии нескольких лет в прессу проникла информация о том, что в Пекине к концу 1993 г. уже была четко сформулирована новая стратегия поведения в отношении Тайваня, в условиях изменившихся подходов тайбэйских властей. Эта стратегия должна была, по замыслу авторов, обеспечить в ближайшее десятилетие воссоединение Китая. План включал в себя три основных элемента: дипломатическую изоляцию Тайваня; косвенное военное давление на Тайбэй; установление экономической зависимости Тайваня от КНР[55].

Очевидно, что Соединенные Штаты оставались главным возможным препятствием на пути реализации данной стратегии. Только вмешательство Вашингтона могло предотвратить успех Пекина в осуществлении дипломатического и военного давления на Тайвань. На протяжении 1993-1994 гг. администрация Б. Клинтона своей политикой давала больше поводов для оптимизма Китаю, нежели Тайваню. Вместо поддержки дипломатических инициатив последнего, последовала разработка «Обзора тайваньской политики», в котором Вашингтон фактически настаивал на консервации существующего «технического» уровня участия Тайваня в делах мирового сообщества. Наращивание Пекином военной мощи также не вызвало жесткой реакции со стороны США – даже  обстрелы филиппинских кораблей у атолла Спратли не стали поводом для серьезной критики Китая американской администрацией.

3.2. Кризис 1995-1996 годов и политика США

Трезвый анализ обстановки, сложившейся к концу 1994 г. неизбежно приводил к довольно неблагоприятным прогнозам развития ситуации в ближайшие несколько лет, хотя признаки «разрядки» в китайско-тайваньских отношениях заставляли многих журналистов и экспертов говорить о прямо противоположном – о радужных перспективах 1995 г[56]. По этой логике выходило, что Китай заинтересован в дальнейшем сближении и готов идти на значительные уступки. Оптимистические ожидания еще более усилились, когда председатель КНР Цзян Цзэминь 30 января 1995 г., в обращении по поводу наступления нового года по восточному календарю выдвинул программу из восьми пунктов, окрещенную в китайской прессе «новой крупной мирной инициативой». Обращение было озаглавлено «Продолжать бороться за воссоединение Родины» и содержало такие действительно новые предложения Пекина как согласие на прямые переговоры с тайваньскими лидерами о прекращении состояния войны между островом и материком, и приглашение тайваньских руководителей в КНР[57]. Цзян также сказал о том, что сохранение Пекином права применения силы в отношении Тайваня не означает, что «китайцы будут воевать с китайцами» – этого, по словам Цзяна, никогда больше не произойдет. Вместе с тем некие «иностранные силы по-прежнему пытаются помешать воссоединению Китая» – в случае их активного вмешательства власти КНР будут вынуждены отдать приказ о начале военной операции.

Наряду с либеральными коррективами курса, выступление Цзяна содержало и подтверждение старых позиций. Президент КНР сказал, что китайское правительство будет неуклонно следовать принципу «одного Китая» и противодействовать стремлению Тайваня расширить свое «жизненное пространство» в международном сообществе.

После обращения Цзяна в прессе появилось множество оптимистических комментариев, с благоприятными оценками будущего китайско-тайваньских отношений. Говорилось о том, что встреча Цзяна и Ли может произойти уже в 1995 г., и что эти два лидера являются весьма подходящими фигурами для ведения диалога о воссоединении: Ли - потому что он в глазах Пекина является самым влиятельным из числа сторонников «единого Китая» на Тайване, Цзян – потому что он гораздо более «гибок» и «миролюбив» по сравнению с политиками поколения Мао Цзэдуна и Дэн Сяопина[58]. Однако уже в день провозглашения «восьми пунктов» стало ясно, что официальный Тайбэй не проявляет большого энтузиазма по поводу китайских инициатив. Представитель правительственного Совета по делам материка отметил в интервью, что «в словах Цзяна нет ничего по-настоящему нового. В них нет ничего конструктивного и они никак не способствуют развитию отношений между двумя сторонами пролива»[59]. Формальный ответ тайваньского президента китайскому последовал 8 апреля 1995 г. Ли выступил в критическом духе и основное внимание уделил отстаиванию позиции Тайваня по вопросам статуса отношений с материком (которые, по мнению Ли Дэнхуэя должны были вестись «как между двумя обособленными политическими образованиями (political entities)»), и необходимости формального отказа КНР от применения силы до начала переговоров (которые Ли по-прежнему предлагал провести в рамках какого-либо международного форума, и называл не «переговорами о воссоединении», а «мирными переговорами»)[60]. Таким образом, обмен обещаниями между лидерами КНР и Тайваня повлек за собой вовсе не ожидаемое сближение, а наоборот, вывел на поверхность все существующие противоречия. Создавалось впечатление, что именно это и было подлинным намерением обеих сторон, по крайней мере и Пекин и Тайбэй теперь получили моральное право на продолжение реализации своих традиционных политических стратегий. Тайбэйские лидеры, давшие понять, что Цзяну не удалось заманить их в ловушку «переговоров о воссоединении», в апреле 1995 г. предприняли новое наступление в рамках прагматической дипломатии: свой ответ на «восемь пунктов» Ли Дэнхуэй огласил после возвращения из трехдневной поездки по странам Ближнего Востока, а в качестве следующего пункта для нанесения визита Ли выбрал Корнуэльский университет, где он в свое время получил докторскую степень, и откуда ему пришло приглашение посетить юбилейную встречу выпускников в июне 1995 г. Просьбу о предоставлении визы для «частного» визита в Соединенные Штаты тайваньский президент подал еще в начале марта 1995 г., и практически одновременно в американском конгрессе сторонники Тайваня развернули кампанию в поддержку права Ли посетить свою «альма-матер»[61]. Однако в администрации Б. Клинтона посчитали, что настало время воспользоваться официальным поводом для воспрепятствования провокационной деятельности Ли, и на основании позиции, зафиксированной в «Обзоре тайваньской политики», отказали тайваньскому лидеру в выдаче визы. По утверждению представителя госдепартамента, «предоставление визы Ли Дэнхуэю нарушило бы основополагающий принцип неофициальности в отношениях между США и Тайванем»[62]. Такое решение привело к запуску известного еще со времен президента Дж. Картера механизма – обида, нанесенная Тайваню администрацией, компенсируется адекватными действиями конгресса. При этом, снова проявился двухпартийный характер поддержки, оказываемой Тайваню в конгрессе США. В начале мая 1995 г. совместная резолюция с требованием того, чтобы «президент как можно скорее продемонстрировал одобрение правительством Соединенных Штатов частного визита президента Ли Дэнхуэя в его альма-матер – Корнуэльский университет, а также транзитной остановки президента в Анкоридже (Аляска) для участия в работе ежегодной конференции, проводимой американо-тайваньским экономическим советом», была единогласно принята в палате представителей (396 – «за», «против» – нет) и почти единогласно - в сенате (97 – «за»,   1 - «против»)[63]. Среди обоснований принятия такой резолюции упоминалась заинтересованность США в укреплении экономических связей с Тайванем («Тайвань является шестым торговым партнером Соединенных Штатов и ежегодно закупает в два раза больше американской продукции, чем КНР»), поддержка демократических преобразований на Тайване («Интересы Соединенных Штатов требуют защиты демократии и прав человека за рубежом, а Тайвань является образцовым примером рождающейся демократии, со свободной прессой, свободными выборами, стабильными демократическими институтами»). В резолюции говорилось, что «не существует законных оснований для отказа Ли Дэнхуэю нанести частный визит в Соединенные Штаты», а также отмечалось, что на протяжении 1994 года сенат американского конгресса несколько раз голосовал за разрешение Ли посетить страну[64].

Почти единодушное мнение конгресса вынудило администрацию пойти на пересмотр первоначально принятого решения. В ходе беседы Б. Клинтона с госсекретарем У. Кристофером они сошлись во мнении, что у исполнительной власти просто нет средств для того, чтобы предотвратить появление Ли Дэнхуэя в США. Даже в случае сохранения запрета, тайваньский президент имел возможность получить визу непосредственно из рук конгрессменов, которые приняли бы для этого специальный закон, и легко преодолели бы президентское вето. Поэтому, 22 мая 1995 г. было объявлено о согласии госдепартамента на выдачу визы Ли Дэнхуэю[65].

Эта победа «прагматической дипломатии» сразу же повлекла за собой контрмеры со стороны Пекина. Уже 23 мая Тайбэй получил болезненный удар, когда на заседании президиума Азиатского олимпийского комитета (АОК), под давлением китайской делегации, тайваньскому городу Гаосюну, ранее считавшемуся фаворитом конкурса, было отказано в праве проведения азиатских олимпийских игр 2002 г[66]. Вслед за этим, лидеры КНР развернули настоящую дипломатическую войну, причем избрали в качестве мишени не столько Тайвань, сколько пошедшее на поводу у тайбэйского руководства правительство Соединенных Штатов. Китайский МИД опубликовал 23 мая сердитое заявление, с требованием отменить решение о выдаче визы, причем отмечалось, что «в противном случае американо-китайским отношениям будет нанесен серьезный ущерб»[67]. Тут же было объявлено о намерении отложить запланированный визит главы генерального штаба ВВС КНР в США[68]. На Тайване предполагали, что очередной раунд переговоров между рабочими группами SEF и ARATS также будет отложен, но он состоялся в срок, 27-28 мая. Появилась надежда на то, что Пекин не станет губить разрядку в отношениях через пролив из-за корнуэльского визита, и что китайский гнев коснется, главным образом Соединенных Штатов, обойдя Тайвань стороной. Во всяком случае, в высказываниях тайваньских политиков в конце мая – начале июня было больше оптимизма, чем пессимизма. Даже после инцидента в АОК, депутат Законодательного юаня от правящей партии гоминьдан Тан Шаочун утверждал, что Тайвань «ожидает передышка, ведь теперь мы имеем приглашение из США»[69]. В июне тайваньский МИД выступил с новой инициативой: было обещано перевести 1 млрд. долларов на счет Фонда международного развития, в случае положительного решения вопроса о восстановлении членства Тайваня в ООН[70]. А с 7 по 12 июня, вопреки раздававшимся из Пекина предупреждениям и угрозам, Ли Дэнхуэй совершил свою «историческую» поездку в США[71]. Вслед за этим, с 15 по 22 июня тайваньский премьер-министр Лянь Чжань нанес «частный» визит в Австрию, Венгрию и Чехию[72].

Прием, оказанный Ли Дэнхуэю в США, должен был оставить у него смешанные чувства. Конечно, ему изначально не приходилось рассчитывать на пышную официальную встречу – в аэропорту Лос-Анджелеса его ожидало лишь несколько сот представителей тайваньской диаспоры. Но дальше начались уже совсем не предвиденные затруднения. Сначала самолету Ли была запрещена посадка в Нью-Йорке, и президенту пришлось довольствоваться аэропортом Сиракуз – ближайшим от города Итака, где находится Корнуэльский университет. Здесь тайваньского лидера ожидали три самых стойких защитника интересов КР в американском конгрессе – сенаторы Дж. Хэлмс, Ф. Мурковски и А. Дамато. Значительное число конгрессменов, первоначально планировавших принять участие в церемонии встречи, вынуждены были остаться в Вашингтоне, так как на день прибытия были намечены важные слушания по Боснии. Сама программа пребывания Ли Дэнхуэя в Итаке, по настоянию представителей госдепартамента, была подвергнута серьезным купюрам. Была отменена пресс-конференция Ли Дэнхуэя после выступления 9 июня; из помещения, где президент должен был произносить речь, убрали флаги Китайской Республики, развешенные там руководством университета. Принимающей стороне были даны жесткие указания именовать гостя просто «президент Ли Дэнхуэй с Тайваня», без упоминания официального названия его должности – «Президент Китайской Республики на Тайване»[73].

В своем выступлении Ли Дэнхуэй не сказал ничего экстраординарного, охарактеризовал экономические и политические достижения Тайваня, призвал Китай следовать его примеру, и в очередной раз заявил о готовности лично встретиться с Цзян Цзэминем. В ходе состоявшейся после выступления встречи с представителями деловых кругов США, Ли было официально передано приглашение посетить в сентябре 1995 г. очередную конференцию американо-тайваньского экономического совета.

На Тайване практически все, включая лидеров оппозиции, оценили поездку как значительный успех «прагматической дипломатии». Телевидение вело прямую трансляцию выступления Ли, в три часа ночи по местному времени, и многие не ложились спать, чтобы послушать своего президента. Популярность Ли Дэнхуэя на острове после поездки значительно возросла, и он превратился в бесспорного фаворита грядущей кампании по выборам президента КР. Казалось, что события развиваются по выгодному для Тайваня сценарию, ведь как еще до начала визита Ли отмечал депутат Законодательного юаня от партии гоминьдан Вэй Юн: «если визит будет успешным, и все увидят, что из-за него отношения КНР и США не испортились, другие страны могут последовать американскому примеру»[74].

Однако китайские лидеры не могли допустить того, чтобы Ли Дэнхуэй почивал на лаврах, равно как и не собирались выражать благодарность чиновникам госдепартамента США за их запоздалые попытки «загладить вину» с помощью корректировки программы пребывания тайваньского президента в Соединенных Штатах. 16 июня на Тайване узнали, что китайская сторона все же отказалась проводить в намеченный срок (в июле 1995 г.) вторую (после апрельской 1993 г.) встречу между лидерами SEF и ARATS. 17 июня из Вашингтона был отозван китайский посол, на что администрации Клинтона пришлось отвечать адекватно, и отзывать своего посла из Пекина[75].

Сразу после 9 июня в китайской прессе началась кампания обличения «предателя Ли Дэнхуэя». Теперь уже никто не называл его «умеренным политиком, желающим воссоединения Родины», как это было в начале года. Досталось и США: в редакционной статье англоязычной «Пиплс Дэйли» говорилось, что «допустив в страну Ли Дэнхуэя, США совершили акт экстремизма… То, что они делают – это игра с огнем»[76]. Далее, Соединенным Штатам припоминались все грехи в отношении Китая, совершенные во время Корейской и Вьетнамской войн, а визит тайваньского президента назывался очередным, сравнимым по значимости ударом по Китаю[77].

По мнению многих комментаторов, кризис в американо-китайских отношениях в действительности не был порожден злополучным визитом Ли: он объективно вызревал на протяжении 1994 – первой половины 1995 гг., и июньский эпизод лишь стимулировал его вступление в фазу обострения. Анализ настроений, господствовавших в американском конгрессе, особенно после «промежуточных» выборов 1994 г., принесших победу республиканцам, показывал, что на позицию большинства конгрессменов определяющее влияние оказывали не исключительные симпатии к демократическому Тайваню, а стремление, во первых, оказать давление на Пекин, и во-вторых, на президентскую администрацию. По словам председателя комитета по иностранным делам палаты представителей, Б. Гилмана, китайская политика США должна была подвергнуться полному пересмотру, так как при сохранении существующего курса Соединенные Штаты будут «терпеть ущерб в вопросах торговли, безопасности, прав человека, распространения вооружений»[78]. Вместе с тем администрация, сделавшая ставку на «вовлечение» Китая, не хотела сдавать позиции и под давлением конгресса переходить к конфронтационной схеме отношений с КНР. В Пекине это, похоже, прекрасно понимали, и пытались, демонстрируя гнев и возмущение, заставить Вашингтон идти на уступки. Во всяком случае, после изменения первоначального решения по визиту Ли Дэнхуэя под давлением со стороны конгресса, Б. Клинтон завоевал репутацию «нестойкого» политика – китайские лидеры могли резонно предположить, что американский президент не выдержит и напора с противоположной стороны. Состояние кризиса, в глазах Пекина, было в некотором роде многообещающим, ведь только острая дестабилизация ситуации могла подтолкнуть «слабую» американскую администрацию к принятию таких решений по тайваньской проблеме, на которые она при других обстоятельствах ни за что бы не пошла.

В конце июня – начале июля 1995 г. нагнетание страстей продолжилось. У американских ученых, артистов и музыкантов стали возникать проблемы с порлучением въездных китайских виз.19 июня в Китае был арестован известный правозащитник Гарри Ву. 2 и 3 июля в тайваньской прессе появились сообщения о начале незапланированных учений НОАК в Восточно-Китайском море, в районе к северу от Тайваня. Судя по непрекращающейся на материке кампании  обличения «предателя Ли Дэнхуэя», который «совершил незаконный визит в США и упорно отказывается участвовать в переговорах о воссоединении Китая», подлинной целью проведения учений было принуждение Тайваня к отказу от «пагубной прагматической дипломатии»[79].

Несколько дней на Тайване царило настоящее смятение. Котировки ценных бумаг упали на 2,4%. Правительство предприняло специальные меры для восстановления спокойствия: агентству новостей было дано указание опубликовать опровержение «панических сообщений», а военное министерство подготовило специальный отчет для депутатов Законодательного юаня, в котором подтверждался факт проведения учений НОАК у острова Чжишуань, но говорилось о том, что эти учения «плановые и весьма незначительные по масштабам»[80].

По мере обострения кризиса становилось все более очевидным, что двумя его подлинными инициаторами и подстрекателями являются две политические силы – руководство КНР и американский конгресс. Хотя началом всему и послужил визит Ли Дэнхуэя в США, и недовольство Китая направлялось, главным образом, в адрес Белого Дома и госдепартамента США, в продолжающемся конфликте Тайбэй и администрация Клинтона выступали почти что в роли сторонних наблюдателей, вынужденных реагировать на инициативы Пекина и заявления лидеров конгресса. 9 июля в телевизионном интервью, в ответ на антиамериканские и антитайваньские меры, предпринятые руководством КНР, спикер палаты представителей республиканец Н. Гингрич предложил «официально признать существование свободного демократического Тайваня»[81]. Ничего подобного этому заявлению не раздавалось из уст столь высокопоставленного члена американского политического истеблишмента со времен президентской кампании 1980 г., когда кандидат-республиканец Р. Рейган призывал отменить недавнее решение администрации Дж. Картера о разрыве дипломатических отношений с КР. Но тогда об этом говорилось «по горячим следам», модель «неофициальных отношений» с Тайванем еще не продемонстрировала свою жизнеспособность, и не была такой общепризнанной, как в 1995 г. То, насколько радикальным было высказывание Гингрича можно судить и по отношению к нему со стороны, казалось бы, наиболее заинтересованных в усилении американской поддержки тайваньских лидеров. МИД КР вообще предпочел воздержаться от всяких комментариев, а депутаты Законодательного юаня от правящего гоминьдана в своих оценках были весьма сдержанны. Один из них заметил в интервью, что «в настоящее время наше правительство не выступает за установление полноценных дипломатических отношений с США, или какой-либо другой страной «большой семерки». Мы воздерживаемся от публичных призывов к мировому сообществу признать нас в русле концепции «двух Китаев»… Мы официально придерживаемся мнения, что Китай будет в конечном счете объединен… Если же мы станем во всеуслышание говорить о сепаратистском подходе, нам будет грозить военная атака с материка»[82]. Только выступающие за независимость острова члены ДПП, и сторонники сепаратистов за рубежом, высказали одобрение по поводу заявления Гингрича. Как отмечалось в редакционной ремарке «Тайваньского коммюнике»: «Независимость Тайваня – это реальность, и пытаться представить дело иначе есть ни что иное как страусиная позиция»[83]. Но даже представители этой части политического спектра выражали недовольство тем, что спикер палаты представителей поднял вопрос о признании Тайваня лишь в пылу полемики с Китаем, пытаясь отыскать средства давления на Пекин и заставить китайских лидеров освободить Генри Ву (таков был непосредственный контекст заявления Гингрича). Развитие событий показало, что Гингрич действительно не высказывал в интервью свою устойчивую политическую позицию и вовсе не хотел идти вопреки традиционной политике США. По слухам, на следующий день после интервью он был приглашен в Белый Дом для разговора с президентом, который просил его поаккуратнее обращаться с деликатной тайваньской темой. Кроме того, с Гингричем «провел беседу» Г. Киссинджер, «архитектор» политики «стратегической неопределенности» и давний политический ментор спикера. В результате, 18 июля в «Нью-Йорк Таймс» появилась заметка с характерным названием: «Обучение Гингрича, новичка во внешней политике», в которой содержалось признание конгрессмена в том, что он «в действительности не это имел в виду», а лишь хотел своей фразой «привлечь внимание Китая к ряду болезненных для США вопросов»[84].

Углубление американо-китайской ссоры заставило многих известных экспертов и комментаторов заняться выявлением ее причин и поиском путей выхода из кризиса. Г. Киссинджер, именуемый в тайваньской сепаратистской прессе не иначе, как «мистер Китай», за свою «примиренческую» позицию по отношению к Пекину, опубликовал несколько статей в «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес Таймс», «Интернешнл Геральд Трибьюн», в которых выдвинул целую программу выхода из тупика. По мнению Киссинджера, администрация Клинтона, которая, несмотря на благие намерения, так и не смогла за два с половиной года сделать ничего полезного для развития американо-китайских отношений, теперь должна приложить все усилия для того, чтобы восстановить прерванный политический диалог с Пекином. Китайские руководители, в свою очередь, должны отказаться от «сверхжесткой» линии в отношениях с США, прекратить оказывать слабоспровоцированное давление на Тайвань. Должна прекратиться и внутренняя конфронтация в американском правительстве, конгрессу следует прекратить «китайскую войну» с администрацией. Ну и наконец, Киссинджер рекомендовал тайбэйским лидерам действовать осторожнее, не провоцировать Китай, не пытаться использовать США в качестве «средства» в рамках «прагматической дипломатии»[85].

Значительная часть экспертов не разделяла точку зрения Киссинджера относительно того, что жесткие шаги Пекина спровоцированы Вашингтоном и Тайбэем. С этого политического фланга исходили призывы к «сдерживанию» КНР, которое, по мнению таких специалистов по Китаю как Дж. Лилли, Дж. Сегала, Х. Фелдмана, Дж. Хогленда являлось единственным адекватным средством нейтрализации «новой китайской угрозы». Последний из перечисленных авторов отмечал в своей статье в «Интернешнл Геральд Трибьюн», что «также как России нельзя давать право вето в отношении контактов США с новыми демократиями Восточной Европы и Украиной, Пекин не должен иметь возможности определять то, как Вашингтону следует себя вести в отношениях с Тайванем. Американо-тайваньские отношения не могут превратиться в заложников мрачных параноидальных фантазий геронтократии, правящей в Пекине»[86].

Конечно, сложно было ожидать, что действующие политики, особенно в КНР и на Тайване, примут размышления американских экспертов в качестве руководства к действию и соответствующим образом изменят свое поведение. Во всяком случае, на протяжении всего июля напряженность не спадала, Пекин и конгресс обменивались очередными «уколами». 29 июля китайские власти задержали двух американских военных атташе, обвинили их в шпионаже и выслали из страны[87]. А с 21 по 26 июля, менее чем через месяц после окончания предыдущих учений, командование НОАК снова организовало военные маневры в Восточно-Китайском море. С побережья материковой провинции Цзянси, по целям, расположенным в море всего в 140 км к северу от тайваньской столицы, наносились удары учебными ракетами, не несущими боевого заряда. Тайваньским авиакомпаниям пришлось отменять рейсы самолетов через зону учений, фондовый рынок отреагировал на происходящее очередным падением курса акций. Однако в целом отношение тайваньцев к этим учениям было гораздо более спокойным, чем к предыдущим. Опрос, проводившийся 23 июля показал, что 71% респондентов не считают угрозу военной атаки с материка серьезной, 8% вообще ничего не знали об учениях, и только 20% были всерьез озабочены агрессивным поведением КНР[88].

В июле 1995 г. американский конгресс, также как и китайское руководство, не торопился прислушиваться к аргументам сторонников умиротворения. На Капитолийском холме были обнародованы разведданные о секретных поставках ракет среднего радиуса действия из Китая в Пакистан. В случае подтверждения этих сведений, администрации Клинтона пришлось бы не мириться с Пекином, как советовал Киссинджер, а в соответствии с действующим законодательством вводить против КНР полномасштабные экономические санкции[89]. Лидер республиканского большинства в сенате Р. Доул призвал своих коллег проголосовать за бойкот очередного Всемирного женского конгресса, который должен был пройти в сентябре 1995 г. в Пекине. Кроме того, конгрессмены решили заново обсудить, в связи с последними событиями, вопрос о целесообразности предоставления Китаю РНБ в торговле[90]. Инициативу по улаживанию разгорающегося конфликта пришлось брать на себя администрации. 16 июля госсекретарь У. Кристофер заявил в телевизионном интервью, что Белый Дом и госдепартамент выступают против бойкота женского конгресса и лишения Китая РНБ. В конце мая – начале августа, в Брунее, У. Кристофер должен был встретиться со своим китайским коллегой Цянь Циченем. По предположению некоторых комментаторов, учения НОАК 21-26 июля как раз и были приурочены к этому событию – чтобы в очередной раз напомнить американскому руководству о значении, которое китайская сторона придает тайваньской проблеме. Накануне отъезда в Бруней, Кристофер еще раз дал понять, что США настроены примирительно: говоря о злополучном визите Ли, он заявил, что «подобная поездка стала возможна лишь в силу особого стечения обстоятельств, повторение которого крайне маловероятно»[91].

В Брунее Кристофер и Цянь Цичэнь беседовали 1,5 часа, и судя по сделанным после этого заявлениям обе стороны выразили желание выбираться из «состояния свободного падения» (так охарактеризовал ситуацию в американо-китайских отношениях У. Кристофер). Вместе с тем ни о каких конкретных соглашениях объявлено не было. После возвращения Киссинджера в Вашингтон, в прессу просочились сведения о том, что китайское руководство, в порядке компенсации за нанесенный визитом Ли дипломатический ущерб, требует от Вашингтона подписания «четвертого коммюнике», в котором Соединенные Штаты однозначно заявляли бы о признании принадлежности Тайваня Китаю – чего не было сделано ни в 1972, ни в 1979, ни в 1982 гг[92].

Власти Тайваня тоже решили внести свою лепту в урегулирование конфликта. В начале августа Ли Дэнхуэй заявил, что он добровольно отказывается от приглашения посетить США в сентябре, для участия в работе ежегодной конференции американо-тайваньского экономического совета. Однако в силу демократических перемен, произошедших на Тайване, и тайваньский президент, так же как и американский, не мог единолично управлять развитием событий. Оппозиционная ДПП в августе организовала президентские «праймариз», по американскому образцу, победителем которых оказался вовсе не признанный фаворит, умеренный Су Синьлянь, а радикальный сторонник независимости Тайваня Пэн Мэнминь. Таким образом, стало окончательно ясно, что 23 марта 1996 г.  тайваньские избиратели получат возможность отдать свои голоса за практически немедленное превращение Тайваня в независимое государство. И хотя по данным социологических опросов, в то время лишь 12% населения острова в той или иной степени высказывалось в поддержку данного сценария[93], сама перспектива превращения президентских выборов, по сути дела, в референдум о независимости, приводила в бешенство многих политиков в Пекине.

23 августа, в ходе работы 15 съезда гоминьдана, Ли Дэнхуэй официально объявил о своем намерении баллотироваться в президенты КР на новый срок. Делать это ему пришлось под аккомпанемент взрывов китайских ракет, потому что еще 15 августа  китайское руководство развеяло все надежды на умиротворение и приступило к проведению очередного 10-дневного раунда учений в Восточно-Китайском море. На этот раз зона учений значительно расширялась – до 9000 квадратных километров, хотя запланированные цели по-прежнему не располагались  ближе 150 км от тайваньского побережья. Снова главной учебной задачей были запуски высокоточных ракет – оружия, которое в Китае явно стали рассматривать в качестве главного средства устрашения Тайваня. Тайваньские военные признавали в интервью, что противоракетная оборона является самым слабым местом вооруженных сил КР[94].

Реакция Ли Дэнхуэя на известие об очередных учениях НОАК оказалась значительно более серьезной, чем в июле. Он заявил, что в октябре 1995 г. и тайваньская армия проведет крупномасштабные учебные маневры. Комментаторы сразу отметили изменение настроения Ли и связали это с его новым статусом участника президентской предвыборной гонки. Теперь и в КР, и в КНР, где Цзян Цземинь должен был достойно противостоять соперникам в борьбе за «наследство Дэна», лидеры не могли занимать умеренные позиции. Продолжение кризиса было объективно неизбежно.

Тем не менее, июльские «миротворческие» инициативы администрации Б. Клинтона приносили свои плоды. В соответствии с договоренностью, достигнутой Кристофером и Цянь Циченем в Брунее, 25 августа в Пекин прибыла делегация, возглавляемая помощником госсекретаря США П. Тарноффом. В итоге проведенных переговоров наиболее серьезные «бреши» в американо-китайских отношениях, возникшие после визита Ли Дэнхуэя, были ликвидированы. Китайские лидеры согласились вернуть в Вашингтон своего посла, и принять нового американского. Делегация американских женщин, во главе с супругой президента Х. Клинтон, должна была прибыть на Всемирный женский конгресс; Генри Ву был выпущен на свободу и получил возможность уехать из КНР в США; делегация китайских военных направлялась в Соединенные Штаты для участия в торжествах, посвященных 50-летию окончания второй мировой войны. Однако комплекс «традиционных» проблем в отношениях, конечно же, никуда не делся. Китай, помимо прочего, продолжал настаивать на официальных извинениях за допущение визита Ли, требовал от Вашингтона обещания не выдавать въездных виз тайваньским лидерам. За кулисами, китайские дипломаты пытались добиться от США и очередного официального и однозначного признания Тайваня частью Китая[95]. Предполагалось, что обо всем этом президенты двух стран смогут поговорить в октябре 1995 г. в Нью-Йорке, где оба они должны были присутствовать на церемонии празднования 50-летия ООН.

К концу лета 1995 г. воинственный настрой американских конгрессменов по отношению к Китаю и собственной администрации начал постепенно снижаться. Единодушная поддержка Тайваня, проявившаяся в мае, в августе уже едва ли была возможна. Даже третьи за 2 месяца военные маневры НОАК вблизи берегов Тайваня не повлекли за собой принятия резолюции протеста. Лишь самые стойкие «друзья Тайваня» – конгрессмены-демократы Ш. Браун, П. Дэйч, Р. Торричели направили У. Кристоферу письмо, в котором призывали госдепартамент более решительно реагировать на агрессивные действия Китая в отношении Тайваня. Тайвань, по мнению конгрессменов, является «суверенным, независимым государством, а не частью Китая… и не признавать это может быть удобно из политических соображений, но нереалистично»[96]. Судя по высказываниям конгрессменов, голосовавших в мае за выдачу визу Ли, жесткость реакции Пекина на это решение оказалась для них неожиданно сильной. По словам Д. Фейнштейн, сенатора из Калифорнии, она была «удивлена радикальностью ответных мер, предпринятых руководством КНР»[97].

Похожие настроения были отмечены и среди тайбэйских политиков среднего звена. Некоторые из них высказывались в том смысле, что решение Ли ехать в США было «непродуманным», что надо было подождать до марта 1996 г., до момента всенародного избрания, и уж потом активизировать «прагматическую дипломатию» – тогда у КНР было бы гораздо меньше законных оснований для начала военного давления. Пессимизма тайваньцам добавлял и экономический спад, в значительной степени спровоцированный действиями КНР. Фондовый рынок за лето 1995 г. упал на 19%, курс национальной валюты («нового тайваньского доллара») достиг в августе 1995 г. уровня, ниже которого он не опускался в течение четырех лет[98].

Однако уже в конце августа – начале сентября стало понятно, что официально заявляемая Пекином цель – добиться отстранения от власти на Тайване «предателя Ли Дэнхуэя», вряд ли может быть достигнута с помощью военных маневров. Опросы показывали, что наоборот, тайваньцы сплотились перед лицом внешней угрозы, и объединяющей фигурой стал именно действующий президент. В случае настоящей атаки с материка, по словам губернатора провинции Тайвань, члена партии гоминьдан Джеймса Суна, тайваньцы стали бы бороться «не за независимость, а за демократию», так что влияние оппозиции, и «левой» и «правой», в такой ситуации неизбежно бы сократилось[99].

27 сентября в Нью-Йорке госсекретарь США У. Кристофер и министр иностранных дел КНР Цянь Цичэнь обсудили детали намеченной на 24 октября встречи президентов США и Китая. Несмотря на примирительную позицию, которую администрация Б. Клинтона занимала по отношению к Пекину на протяжении нескольких последних месяцев, предложение китайского министра повысить статус поездки Цзян Цзэминя в США до уровня официального визита было отвергнуто. Представитель госдепартамента отметил, что «официальный визит главы государства возможен лишь в случае особо тесных, партнерских, договорных отношений между странами»[100]. Тем не менее, китайцы проглотили обиду и согласились на обычную рабочую встречу – четвертую по счету за время президентства Клинтона. Журналисты отмечали, что с президентом России Клинтон успел к тому времени встретиться уже 5 раз, причем эти встречи носили дружественный характер, в отличие от разговоров с Цзяном, которые были сугубо протокольными, и никогда не приводили к серьезным изменениям в политике[101]. Так случилось и на этот раз. Президенты посетовали на то, что злополучный визит Ли замедлил прогресс в важных переговорах по проблемам безопасности, соблюдения прав человека, распространения вооружений, и разошлись, не сделав никаких существенных заявлений. Цзян в очередной раз назвал тайваньскую проблему «центральным пунктом противоречий между США и Китаем»[102].

Осенью 1995 г. главными дестабилизирующими факторами являлись приближавшиеся выборы в Законодательный юань КР, которые должны были состояться 2 декабря, и набиравшая обороты на Тайване президентская предвыборная кампания. Тайбэйские лидеры прекрасно осознавали провоцирующую роль этих событий и даже несколько сократили свою, уже ставшую привычной, активность в рамках «прагматической дипломатии». Не было смысла еще сильнее «раскачивать лодку». Учения армии КР, о которых Ли Дэнхуэй объявил в разгар августовских маневров НОАК, состоялись 5 октября, но прошли тихо, без размаха, свойственного учениям материковой армии. Тайваньский президент без традиционного скандала отказался от участия в ежегодном саммите АПЕК[103]. И все же, избежать очередной демонстрации силы со стороны КНР не удалось, в конце ноября руководство НОАК снова объявило о начале проведения учений: у берегов материковой провинции Фуцзянь была произведена учебная высадка десанта с подводных лодок[104]. Таким образом, выборы 2 декабря прошли в обстановке очевидного внешнего давления. Несмотря на это, число тайваньцев, голосовавших за ДПП выросло по сравнению с 1992 г. ДПП получила 33% голосов (в 1992 г. – 31%) и 54 депутатских мандата (50), гоминьдан – 46% (53%) и 85 мест (96), Новая партия – 13% (в выборах 1992 г. не участвовала) и 21 место в тайваньском парламенте[105]. Комментаторы отмечали неожиданный успех НП и утверждали, что тема взаимоотношений с материком не была центральной в предвыборной кампании. Гораздо больше внимания уделялось внутриполитическим проблемам, и НП достигла высоких результатов именно благодаря своей антикоррупционной программе, а не из-за лозунга скорейшего воссоединения с материком[106]. Учитывая приведенные выше данные социологических опросов, согласно которым провозглашение Тайваня независимым государством, немедленно или в будущем, одобряло не более 12% тайваньцев, и успех ДПП в значительной степени базировался на привлекательности ее внутриполитической программы. Как любопытный факт можно отметить, что Рабочая партия Тайваня, выступающая за немедленное воссоединение Китая по формуле «одна страна – две системы», набрала в двух тайбэйских округах, где она выставила своих кандидатов, всего 1207 голосов (из 1,2 млн. возможных)[107].

На протяжении лета – осени 1995 г. вашингтонская администрация, в первую очередь озабоченная проблемой разрешения конфликта в отношениях с Пекином, почти что игнорировала факт силового давления, оказываемого КНР на Тайвань. Когда 3 августа 1995 г. в комитете по международным делам палаты представителей американского конгресса были организованы слушания по тайваньской проблеме, представитель госдепартамента заявил в своем выступлении, что «учебные запуски ракет, произведенные НОАК в июле, не создавали непосредственной угрозы для Тайваня»[108]. Этот аргумент стал главным обоснованием пассивной реакции администрации Клинтона на происходящее в тайваньском проливе вплоть до февраля 1996 г, когда У. Лорд повторил его, выступая на слушаниях в комитете по международным отношениям сената[109]. Такая позиция позволяла утверждать, что для начала реализации процедуры, предусмотренной в Законе об отношениях с Тайванем (исполнительная власть «немедленно информирует» конгресс о существовании угрозы безопасности Тайваня, и они приступают к «совместной разработке необходимых мер») нет главного основания – угрозы Тайваню, и поэтому ничего экстраординарного правительству США предпринимать не следует. Помимо нежелания в очередной раз сердить Пекин, нейтральная позиция Вашингтона имела и более сложное объяснение. Еще в сентябре 1995 г. заместитель министра обороны США Дж. Най-младший заметил в интервью: «На вопрос «что мы будем делать?» надо отвечать – «не знаем». В 1950 г. мы уже ответили однозначно, поместили Ю. Корею за пределы оборонительного периметра – и получили войну»[110]. Следуя этой логике, в 1995-1996 гг. администрация Клинтона не торопилась ни с однозначным противодействием давлению КНР на Тайвань, ни с прямой поддержкой скорейшего воссоединения Китая. Политика «стратегической неопределенности» впервые должна была пройти испытание на прочность в условиях кризиса, силового давления Китая на Тайвань.

После проведения на Тайване парламентских выборов и очередных маневров НОАК, руководство США решило наглядно продемонстрировать обеим сторонам, что такое политика «стратегической неопределенности». Сначала, 19 декабря 1995 г. через Тайваньский пролив прошла американская военная эскадра, возглавляемая авианосцем «Нимиц»; через месяц корабль ВМФ США «Форт Макгенри» зашел в шанхайский порт «с дружественным визитом». Эти действия не сопровождались никакими заявлениями официальных лиц, но были истолкованы комментаторами как несомненный сигнал Вашингтона Пекину и Тайбэю: «проявляйте сдержанность, Соединенные Штаты остаются главным силовым арбитром ситуации вокруг тайваньской проблемы»[111].

В оставшиеся до проведения на Тайване президентских выборов месяцы, сохранение тревожной обстановки прогнозировалось абсолютным большинством комментаторов. Напряженность стала быстро нарастать после публикации 24 января 1996 г. в «Нью-Йорк Таймс» сенсационного материала, содержащего текст служебной записки бывшего заместителя министра обороны Ч. Фримэна, адресованной помощнику президента по вопросам национальной безопасности Э. Лэйку. Фримэн недавно вернулся из КНР и сообщал Лэйку, что по полученной им от высокопоставленных китайских военных информации, НОАК планирует в ближайшее время приступить к ракетным обстрелам Тайваня. Все необходимые подготовительные мероприятия уже проведены, и в генеральном штабе ждут только окончательного решения политбюро. Также, Фримэн приводил в записке слова одного китайского генерала, который утверждал, что агрессия в отношении Тайваня не приведет к вмешательству США, так как американские лидеры «больше озабочены судьбой Лос-Анджелеса, чем Тайваня». В этой фразе содержался совершенно прозрачный намек на то, что КНР обладает способностью нанести ядерный удар по территории США с помощью межконтинентальных баллистических ракет[112]. Уже на следующий день представитель китайского МИДа официально опроверг всю информацию, опубликованную в «Нью-Йорк Таймс», однако многие простые граждане США в такой ситуации были готовы больше доверять известному американскому политику, а не пекинским властям. В начале февраля, в той же «Нью-Йорк Таймс» появились сообщения о закупке Китаем очередной партии российских истребителей Су-27 (72 машины), а также о состоявшейся год тому назад секретной сделке между КНР и Пакистаном о продаже в Исламабад ядерных военных технологий[113].

На 7 февраля в комитете по международным делам сената были назначены слушания по тайваньской проблеме. Накануне, сенатор Саймон заявил, что пришло время однозначно определить, какие действия правительство США предпримет в случае прямой агрессии КНР в отношении Тайваня. Сам сенатор полагал, что Соединенные Штаты в такой ситуации должны помочь Тайваню посредством направления в зону боевых действий подразделений американских ВВС[114]. Однако ни министр обороны В. Пэрри, ни помощник госсекретаря по делам Восточной Азии У. Лорд не согласились в ходе слушаний как-то конкретизировать американские планы.

Через несколько дней, 9 февраля, стало известно, что власти КНР приступили к серьезной передислокации своих вооруженных сил. Порядка 150 тысяч бойцов НОАК разместились вдоль береговой линии провинции Фуцзянь, как раз напротив Тайваня. Сюда же стягивались дополнительные подразделения авиации и подводного флота. 5 марта официальное китайское агентство новостей Синьхуа сообщило о намерении руководства НОАК провести новую серию учебных запусков ракет в непосредственной близости от Тайваня. На этот раз зона учений значительно расширялась и охватывала не только районы к северу от Тайваня, но и часть Южно-Китайского моря. Запланированные цели обстрелов располагались в 21 миле от северного тайваньского порта Цзилун, и в 32 милях от самого крупного южного портового города Гаосюн[115].

Известие о новых учениях НОАК, причем намеченных на дни, предшествующие президентским выборам на Тайване, заставило вашингтонских политиков перейти сначала к более решительным заявлениям, а затем и действиям. Что касается конгресса, он «бурлил» уже с момента сенсационной публикации в «Нью-Йорк Таймс» 24 января, сенаторы и конгрессмены выступали с резкими заявлениями, 2 февраля 80 конгрессменов поставили подписи под письмом Б. Клинтону, в котором они призывали президента «противостоять китайской агрессии всеми средствами, которые имеются в Вашем распоряжении, и обеспечить Тайвань всем необходимым для самообороны»[116]. После сообщения агентства Синьхуа 5 марта в конгрессе приступили к разработке специальной резолюции, призывающей Пекин «одуматься», а администрацию – принять необходимые меры для ликвидации угрозы Тайваню[117]. И даже министр обороны США У. Пэрри, до этого лишь «выражавший озабоченность» по поводу действий КНР, теперь заявил, что Пекин «совершает очень большую ошибку», и что в случае нанесения в ходе учений ущерба непосредственно тайваньской территории «наступят самые серьезные последствия»[118].

Несмотря на сигналы, поступающие из Вашингтона, пекинские лидеры не отказались от проведения запланированных учений. С 8 по 25 марта 1996 г. военные корабли КНР осуществляли в зоне Тайваньского пролива учебные стрельбы с помощью ракет среднего радиуса действия М-9, которые поражали учебные цели в непосредственной близости от Тайваня. Мало у кого теперь оставались сомнения в том, что действия КНР представляют собой целенаправленное военное давление на тайваньских избирателей накануне и во время президентских выборов. Хотя на острове уже успели привыкнуть к маневрам НОАК, и в марте 1996 г. их отрицательное влияние на экономику КР было даже более слабым, чем в июле или августе 1995 г.[119], мартовские учения имели гораздо более значительный резонанс в мире, потому что внимание широкой публики было привлечено к ситуации на Тайване и историческим президентским выборам. Соответственно, и поведение США в этой непростой ситуации оказалось предметом всеобщего обсуждения. Если раньше вашингтонская администрация могла «отмолчаться» и получить в ответ на это только упреки со стороны конгрессменов и сенаторов, то теперь «мягкая» позиция по отношению к Пекину была чревата падением репутации в глазах мировой демократической общественности. Возможно, что именно это обстоятельство подвигло Белый Дом на решительные действия.

10 марта с заявлением по тайваньской проблеме выступил госсекретарь США У. Кристофер. Он назвал действия Пекина «безрассудными» и объявил о направлении к берегам Тайваня кораблей ВМФ США, ведомых авианосцем «Индепенденс». Корабли должны были приблизиться к зоне маневров НОАК, и «находиться в состоянии готовности к оказанию помощи в случае, если таковая потребуется»[120].

На следующий день, по приказу, отданному лично президентом Б. Клинтоном, группировка ВМФ США у тайваньских берегов была усилена еще одним авианосцем («Джордж Вашингтон»). Американские военные корабли, в «обычном» режиме находившиеся на расстоянии порядка 200 миль от Тайваня, приблизились к нему на расстояние около 100 миль. Ни один из них не вошел в Тайваньский пролив или в официально очерченную Пекином зону проведения учений. Тем не менее, по оценкам экспертов, сосредоточение подразделений ВМФ США в непосредственной близости от Тайваня достигло степени, не фиксируемой со времени окончания войны во Вьетнаме[121].

Действия США не привели ни к каким видимым изменениям в поведении КНР – учения шли своим чередом. Китайские военные заявляли в интервью, что в случае, если американские корабли осмелятся зайти в Тайваньский пролив, их там встретит «море огня»[122]. Однако судя по высказываниям представителей администрации Клинтона, никто в Вашингтоне и не собирался углублять конфронтацию. Достаточно было и эффекта, оказанного на мировое общественное мнение телевизионными картинками американских авианосцев, спешащих на выручку Тайваню. Министр обороны Пэрри уже при посылке авианосцев назвал эту меру «разумной предосторожностью». У. Лорд в телевизионном интервью сказал, что «…подразделения ВМФ США направлены в район Тайваня для того,  чтобы не допустить политических просчетов со стороны Пекина; они находятся там для убеждения наших друзей в том, что мы крайне заинтересованы в сохранении стабильности и мира в этом регионе, для того, чтобы не позволить ситуации ухудшаться и дальше»[123].

В дни, непосредственно предшествовавшие выборам на Тайване, НОАК и американские военные соревновались в зрелищности проводимых экзерсисов. В ответ на учебные вылеты китайских истребителей, американские F-14 и F-18 поднимались в небо с палуб авианосцев и кружили над Южно-Китайским морем, имитируя боевые перехваты и бомбовые удары[124].

Уже после окончания кризиса некоторые критики администрации Клинтона утверждали, что действия США в марте 1996 г. были вовсе не такими уж правильными и продуманными. Говорилось о том, что президент не пошел на неукоснительное соблюдение Закона об отношениях с Тайванем, который предписывает главе исполнительной власти советоваться с конгрессом, прежде чем предпринимать какие-либо меры для защиты Тайваня[125]. Некоторые эксперты были уверены в том, что решение об отправке авианосцев принималось администрацией в срочном порядке, для того чтобы не допустить принятия гораздо более решительных мер со стороны конгресса[126].

Так или иначе, ни одна из китайских ракет в марте 1996 г. не упала на тайваньской территории, президентские выборы состоялись в срок, 23 марта, и принесли вполне предсказуемые результаты. Ли Дэнхуэй продлил свои полномочия на 4 года, набрав 54% голосов. Второе место занял кандидат от ДПП Пэн Мэнминь с 21%. Третью и четвертую позиции заняли независимые консервативные кандидаты Линь Янгань (14,9%) и Чэнь Лянь (10%). Одновременно проводились выборы в  Национальное собрание КР – верхнюю палату тайваньского парламента. Характерно, что здесь ДПП получила гораздо большую поддержку (около 30%), а гоминьдан – меньшую (около 50%). По мнению большинства комментаторов, это было вызвано тем, что гоминьдан как партия проигрывала в популярности своему лидеру, Ли Дэнхуэю, который за последние годы буквально «обворовал» ДПП, приняв на вооружение многие традиционные пункты ее политической программы[127]. При этом, Ли формально оставался сторонником воссоединения Китая «в будущем», что в условиях силового давления со стороны Пекина представлялось гораздо более адекватной позицией по сравнению с сепаратизмом ДПП.

Сохранение статус кво после выборов объективно устраивало Пекин, что бы там не писали в китайских газетах о «клике Ли Дэнхуэя», которую нужно «отправить на свалку истории». Учения НОАК, завершившиеся 25 марта, больше не возобновлялись, что свидетельствовало об устранении их первопричины – неопределенной политической ситуации на Тайване. Вновь избранный тайваньский президент прекрасно понимал, что пришло время для успокоения страстей, и старался без причины не вспоминать недавние события. Он даже принял решение о переносе на более поздний срок учений тайваньской армии, запланированных на 7-10 апреля 1996 г[128]. Кризис 1995-1996 гг. в китайско-тайваньских и американо-китайских отношениях можно было считать завершенным.

Начавшись с провокационного эпизода тайваньской «прагматической дипломатии» – визита президента Ли в США, кризис 1995-1996 гг. «подпитывался» дестабилизирующим влиянием двух важных избирательных кампаний на Тайване (парламентской и президентской). Соединенные Штаты в ходе кризиса постоянно находились в положении реагирующей стороны: им приходилось искать способы защиты своих интересов в Китае и на Тайване в условиях приходящих попеременно из Пекина и Тайбэя политических «вызовов». Впервые за время реализации США политики «стратегической неопределенности» перед ними встала задача адекватного противостояния силовому нажиму Китая на Тайвань. Администрация Клинтона пыталась решить все связанные с этим проблемы в рамках Закона об отношениях с Тайванем, и хотя по мнению критиков она не всегда действовала достаточно жестко, в решающий момент, в марте 1996 г., в зону противостояния были направлены американские авианосцы, и таким образом законодательно зафиксированные гарантии безопасности Тайваня оказались реализованными на практике.

После окончания кризиса появилась возможность заново оценить ситуацию вокруг тайваньской проблемы и сделать некоторые важные выводы. Для Пекина события 1995-1996 гг. послужили фактическим подтверждением его способности держать под контролем политическую ситуацию на Тайване, даже в условиях демократизации последнего. Силовое давление, с помощью организации демонстративных военных учений, оказалось действенной силой и обеспечило резкое падение избирательных рейтингов политиков, придерживающихся радикальных сепаратистских взглядов. Главным средством запугивания населения Тайваня стало использование в ходе учений тех видов вооружений (тактических ракет и подводных лодок), в отношении которых оборона острова была наиболее уязвима. На материке прекрасно понимали, что в ближайшем будущем Тайвань сможет нейтрализовать подобную угрозу только в случае приобретения оборонительных вооружений за рубежом, прежде всего в США. Однако в 1995-1996 г. вашингтонская администрация демонстрировала осторожный подход к вопросу о безопасности острова, и хотя и направила в конце концов к его берегам свои авианосцы, по сути дела санкционировала умеренное, не выходящее за определенные пределы, давление на Тайвань со стороны материка. Это вселяло оптимизм в души китайских политиков, укрепляло их в мнении, что в конце концов, несмотря на американские гарантии, им удастся «дожать» Тайвань и склонить его лидеров к политическому соглашению.

Население и политическая элита Тайваня пережили кризис наиболее остро, ведь в очередной раз в бурной череде событий решался вопрос о судьбе острова и его жителей. Вместе с тем именно объективные политические процессы в КР, и некоторые провоцирующие шаги ее лидеров, послужили непосредственным поводом для обострения ситуации. Еще до спада напряженности многие тайваньские аналитики стали обвинять Ли Дэнхуэя в непродуманности его визита в США, да и сам президент КР значительно приглушил свою «прагматическую» риторику. Он, как и большинство тайваньцев, был вынужден смириться, хотя бы на некоторое время, с необходимостью политической сдержанности, отказа от прямой конфронтации с Пекином. Однако это не свидетельствовало о его переходе на «примиренческие» позиции, о готовности немедленно начать переговоры о воссоединении. Скорее наоборот, агрессивный настрой КНР ликвидировал даже те незначительные ростки взаимопонимания, которые существовали в начале 1995 г. Настолько же, насколько Тайвань был отдален от сепаратистского выбора с помощью военных маневров НОАК, он был отдален ими и от перспективы добровольного воссоединения с материком.

Кризис продемонстрировал тайваньским лидерам, с одной стороны, возможность манипулирования поведением США посредством противопоставления президентской администрации и конгресса, а с другой – опасности, связанные с таким манипулированием. США доказали в марте 1996 г., что они Тайвань «в обиду не дадут», но это могло удовлетворить тайваньских политиков лишь отчасти: вместо гарантий спасения «в последний момент», им хотелось бы иметь средства предотвращения возникновения новой угрозы. А это могло быть обеспечено лишь с помощью дополнительных военных поставок на остров и, может быть, с помощью внесения корректив в официальную позицию США по тайваньской проблеме и американские законодательные акты.

3.3. Тайваньская проблема во внешней политике второй администрации Б. Клинтона

После кризиса 1995-1996 гг. многие американские журналисты, эксперты, политические лидеры приняли активное участие в дискуссии о перспективах тайваньской политики США. Отправной точкой для большинства из них была констатация факта роста военной мощи и внешнеполитических амбиций КНР, необходимость принятия адекватных мер для защиты американских интересов в Восточной Азии. В ходе дальнейшего анализа проявлялись разные, порой диаметрально противоположные точки зрения. Главным предметом споров стала судьба политики «стратегической неопределенности». По мнению радикальных сторонников Тайваня, от нее следовало отойти в пользу явной и однозначной защиты островной демократии от запугивания и угроз со стороны «пекинских диктаторов». Согласно выдвинутой экспертом консервативного «мозгового треста» «Хэритидж Фаундейшн» С. Ятсом политической программе, Соединенные Штаты должны были продолжать твердо настаивать на формальном отказе Пекина от применения силы в отношении Тайваня; увеличивать объемы поставок на Тайвань оборонительных вооружений, в том числе систем ПРО; перейти к однозначной поддержке членства Тайваня во всех международных организациях, включая ООН; организовывать с лидерами КР встречи на высшем уровне и никоим образом не препятствовать их деятельности по привлечению симпатий мирового сообщества к демократическому Тайваню[129].

Другая группа специалистов опиралась в своих рассуждениях на тезис о том, что Тайвань, по сути дела, представляет собой источник осложнений, помеху на пути реализации внешней политики США. Политика «стратегической неопределенности» подвергалась критике за ее беспомощность перед лицом кризиса и ее неспособность предотвратить его повторение в дальнейшем. По мнению авторов ряда аналитических публикаций, ситуацию вокруг тайваньской проблемы необходимо было стабилизировать, причем для этого требовалось не только изменение американских подходов, но и устранение некоторых провокационных черт поведения пекинских и  тайбэйских лидеров. В марте 1998 г. в «Вашингтон пост» была опубликована статья бывшего заместителя министра обороны в администрации Клинтона Дж. Ная-младшего. Дж. Най утверждал, что ситуация вокруг Тайваня может быть стабилизирована с помощью двух взаимозависимых решений. Во-первых, необходимо добиться от тайваньских властей формального отказа от претензий на создание независимого государства. Во-вторых, США следует отказаться от неопределенности своего подхода и однозначно заявить о намерении придти на помощь Тайваню в случае китайской агрессии. По мнению Ная, сочетание этих двух политических заявлений способно «успокоить» Пекин и дать ему возможность вместо вынашивания агрессивных планов заняться более внимательной разработкой «воссоединительной формулы (к примеру, не «одна страна – две системы, а одна страна – три системы»), а также предоставить Тайваню больше «жизненного пространства» на международной арене[130].

Еще один бывший заместитель военного министра, Ч. Фримэн, изложил свои взгляды на разрешение тайваньской проблемы на страницах журнала «Форин Аффэйрз» летом 1998 г. По мнению Фримэна, Соединенным Штатам следовало «безоговорочно заявить о том, что они не станут поддерживать или одобрять любые односторонние изменения в статусе Тайваня, по инициативе Тайбэя или Пекина». Подобная позиция будет способствовать достижению соглашения между КНР и КР о многолетнем моратории на обсуждение вопроса о статусе острова. После подписания такого документа, американское правительство могло бы приступить к постепенному сокращению поставок вооружений на Тайвань – Фримэн полагал, что снабжение тайбэйских лидеров оружием является одним из главных дестабилизирующих факторов, и что использование ими этого оружия никак не способствует продвижению интересов США в регионе[131].

Прямо противоположную точку зрения отстаивал эксперт по внешнеполитическим вопросам института Кэйто (Cato) Т. Карпентер. Согласно его проекту, Соединенным Штатам наоборот следовало снять любые ограничения на поставки вооружений на Тайвань. Однако предоставляя таким образом лидерам КР возможность самостоятельно оценивать свои оборонительные потребности, и удовлетворять их в пределах, ограниченных лишь финансовыми резервами, Карпентер полагал, что в таких условиях США уже не будут иметь никаких моральных обязательств перед Тайванем и смогут открыто заявить о своем полном невмешательстве в китайско-тайваньский спор, даже если он превратится в войну между островом и материком[132]. Такой вариант развития событий, по мнению Карпентера, на нанес бы вреда США, так как Тайвань никак не связан с их жизненно важными интересами. Продолжение же американского вовлечения в нестабильный тайваньский конфликт чревато для США множеством осложнений[133].

Проекты Ная, Фримэна и Карпентера, при всей их оригинальности и аналитической изощренности, мало чем могли помочь политикам-практикам, так как были слабо проработаны в отношении механизма реализации. Как можно было раз и навсегда заставить Тайвань отказаться от провозглашения независимости, если каждые новые выборы, регулярно проводившиеся на острове, могли привести к власти лидеров, не связанных никакими обещаниями? Как можно было добиться от КНР согласия на воздержание от переговоров о воссоединении в течение нескольких десятков лет, если это воссоединение было провозглашено пекинскими властями «национальной задачей номер один»? И, наконец, как можно было быстро ликвидировать слабые места в обороне Тайваня и объявить о невмешательстве, не спровоцировав этим новый острейший кризис, а может быть даже военный конфликт, ведь китайские лидеры явно не стали бы сидеть сложа руки, глядя как Тайвань приобретает новейшие средства противоракетной и противолодочной обороны?

Большинство авторов, анализировавших ситуацию вокруг Тайваня и тайваньскую политику США в 1996-1999 гг., все же сходились во мнении, что политика «стратегической неопределенности» себя окончательно не исчерпала, и после незначительных корректировок сможет обеспечивать мир и стабильность в Восточной Азии еще долгие годы. Особенно много публикаций, содержащих подобную оценку, появилось накануне 20-летней годовщины подписания Закона об отношениях с Тайванем (апрель 1999 г.). Один из наиболее известных специалистов по тайваньской проблеме, М. Ласатер, писал в это время, что сохранение статус кво остается самой выгодной для США позицией. Эту позицию Ласатер назвал «тактически неопределенной, но стратегически ясной»: в каждом отдельно взятом эпизоде неизвестно, вмешаются ли США в конфликт, но совершенно ясно, что Вашингтон сделает все для мирного разрешения тайваньской проблемы. По утверждению Ласатера, в современной ситуации не стоит опасаться «ошибки» Пекина – недооценки им готовности Соединенных Штатов придти на помощь Тайваню. В силу многих обстоятельств, США почти наверняка вмешаются в любой конфликт между КР и КНР, и в Китае это прекрасно понимают. США обладают современным, мощным оружием, они без труда смогут локализовать конфликт в Тайваньском проливе, причем для этого совсем не нужно будет объявлять войну КНР. Точно также, вмешательство не повлечет за собой и автоматического официального признания тайваньского режима. У Пекина сохранится шанс «сберечь лицо» и американо-китайским отношениям не будет нанесено непоправимого вреда. Таким образом, даже в случае реализации худшего сценария, американские интересы сильно не пострадают, поэтому, по мнению Ласатера, политика, зафиксированная в Законе об отношениях с Тайванем и трех коммюнике, продолжает оставаться лучшим средством для поддержания стабильности в Тайваньском проливе[134].

Политику «стратегической неопределенности» защищали в своих работах и такие известные специалисты как Д. Хики и Ф. Янг. При этом, они не только критиковали проекты Ная, Фримэна, Карпентера, Ятса, но и осуждали практические шаги администрации Б. Клинтона предпринятые в 1997-1998 гг., которые, по их мнению, способствовали неблагоприятной «деформации» старых, проверенных и надежных подходов. Хики и Янг утверждали, что политика «стратегической неопределенности» крайне выгодна: она оказывает необходимое сдерживающее влияние на Пекин и Тайбэй, и при этом не загоняет Вашингтон в рамки каких-либо строгих обязательств. Хики особо предостерегал американское руководство от втягивания в китайско-тайваньские переговоры в качестве посредника, ведь это повлекло бы за собой сначала участие в долгом и сложном переговорном процессе, а затем выполнение функций гаранта неизбежно шаткого соглашения[135]. По мнению Янга, действия Клинтона на протяжении его второго президентского срока уже разрушили основы политики «стратегической неопределенности», и их необходимо срочно восстанавливать, в противном случае «региональная безопасность будет подвергнута серьезной угрозе»[136].

Итак, мы установили, что аналитические разработки американских политологов в 1996-1999 гг. вели к формулированию трех основных направлений развития тайваньской политики США: отказу от политики «стратегической неопределенности» в пользу более однозначной поддержки Тайваня; замене этой политики некой рационально выверенной сделкой между США, Китаем и Тайванем; и, наконец, сохранением прежнего курса в неизменном виде. Отношение ко всем подобным вариантам со стороны действующих политиков, представителей республиканской и демократической партий, можно было увидеть уже в ходе предвыборной кампании 1996 г. в США, которая началась практически сразу же после выборов 23 марта на Тайване. Хотя тайваньскую проблему никак нельзя было отнести к числу ключевых вопросов американской предвыборной гонки, различия в подходах между кандидатом от республиканцев, Р. Доулом, и президентом Б. Клинтоном, рассчитывающим продлить свои полномочия, проявились здесь достаточно четко. Наиболее развернуто свои взгляды на тайваньскую политику США Р. Доул изложил в выступлении 9 мая 1996 г. в вашингтонском Центре международных стратегических исследований. Прежде всего, Доул заявил о своей поддержке действий администрации, направленных на улучшение взаимопонимания с Китаем, в частности стремления Б. Клинтона предоставлять КНР режим наибольшего благоприятствования в торговле несмотря на продолжающиеся нарушения прав человека на китайской территории. Однако отмежевавшись таким образом от радикальных критиков китайской политики Клинтона, Доул перешел к перечислению своих разногласий с президентом, в частности, касающихся политики по отношению к Тайваню. Республиканский кандидат практически воспроизвел позицию сторонников усиления поддержки Тайваня, заявив, что Соединенные Штаты должны «твердо» гарантировать предоставление помощи КР, «если в отношении нее будет применена сила»[137]. Таким образом, Доул выступил за отказ от политики «стратегической неопределенности» в пользу однозначной «протайваньской» политики. Ничего не было сказано о недопущении провоцирующего поведения со стороны Тайваня: в соответствии со словами республиканского кандидата, Соединенные Штаты должны были вмешаться в китайско-тайваньскую войну, даже если бы она явилась следствием нападения КНР на Тайвань после объявления последним о своей государственной независимости. Впрочем, скорее всего, Доул здесь в большей степени шел на поводу у общественного мнения, настроенного в поддержку демократического Тайваня, чем выдвигал реальную политическую программу, которую начал бы реализовывать в случае своего избрания. В этой связи гораздо интереснее выглядят его конкретные предложения, направленные на повышение обороноспособности Тайваня. Во-первых, Доул сказал, что ввиду очевидного стремления Пекина увеличить свой военный наступательный потенциал на тайваньском направлении, США просто обязаны предоставить Тайваню новейшие оборонительные вооружения, в том числе системы противоракетной обороны и подводные лодки. Кроме того, Доул призвал к немедленному началу разработки и сооружения регионального комплекса ПРО (Theater Missile Defense – TMD) для Азиатско-Тихоокеанского региона, причем в финансировании и реализации проекта должны были принять участие не только Соединенные Штаты, но и их главные восточноазиатские союзники – Япония, Ю. Корея и Тайвань. Эта «Программа защиты тихоокеанской демократии», по убеждению Доула, смогла бы гарантировать стабильность в регионе даже в условиях растущих амбиций КНР[138].

Как мы видим, главный упор в выступлении Доула был сделан на вопросах обеспечения защиты Тайваня от возможной китайской военной агрессии. Что же касается не менее важного для самих тайваньцев аспекта, а именно, поддержки усилий КР в борьбе за расширение влияния на международной арене, республиканский кандидат не высказал никакой позиции, обошел стороной вопрос о членстве Тайваня в международных правительственных организациях, вопрос о визитах тайваньских лидеров в США. По-видимому, в рамках предвыборной стратегии, данные темы не рассматривались в качестве выигрышных, способствующих привлечению голосов американских избирателей. Впрочем, в предвыборной платформе республиканцев, одобренной на партийном съезде в Сан-Диего, содержалась фраза о «поддержке усиления роли Тайваня в международных организациях»[139].

Обратившись к программным заявлениям Б. Клинтона и членов его администрации, сделанным в 1996 г., мы увидим, что хотя общий курс на «вовлечение» Китая при сохранении поддержки Тайваня в целом совпадал с тем, что предлагали «умеренные» республиканцы, расстановка акцентов здесь все-таки была несколько иной. В отношении обеспечения безопасности Тайваня Клинтон, также как и Доул, говорил о необходимости мирного разрешения тайваньской проблемы, но утверждал при этом, что традиционная политика, зафиксированная в Законе об отношениях с Тайванем и трех коммюнике, гарантирует сохранение стабильности в Тайваньском проливе, и что события марта 1996 г. не опровергли, а подтвердили этот факт[140]. Понятно, что в рамках такой позиции не могло идти и речи о твердых гарантиях помощи Тайваню в любой ситуации. В отношении доуловской «Программы защиты тихоокеанской демократии» Клинтон высказывался в целом одобрительно[141], однако придерживался мнения, что в реализации подобных проектов спешка неуместна, и что АТР не должен рассматриваться в качестве места первоочередного разворачивания TMD[142]. Гораздо более однозначно Б. Клинтон и госсекретарь У. Кристофер говорили о своем отношении к внешнеполитической активности КР. В выступлении 17 мая 1996 г. в Нью-Йорке Кристофер отметил, что «если Тайвань намерен увеличивать свою роль в международных организациях, он должен делать это в строгом соответствии с политикой «одного Китая»[143]. Что госсекретарь имел в виду, употребляя выражение «политика одного Китая»? Ответ на этот вопрос, как нам представляется, можно найти в фразе Б. Клинтона, произнесенной им через несколько дней после выступления Кристофера: «США твердо выступают за мирное разрешение тайваньской проблемы. Это необходимо делать в контексте политики «одного Китая», которая к взаимной выгоде Соединенных Штатов, Китая и Тайваня осуществляется на протяжении почти двух десятилетий»[144]. Ключевым моментом здесь является датировка, предложенная Клинтоном. «Почти двадцать лет назад», в 1979 г., было принято решение о дипломатическом признании КНР и придании отношениям с Тайванем неофициального статуса. Таким образом, если понимать сказанное Клинтоном буквально, можно утверждать, что он определял политику «одного Китая» как курс, в рамках которого США официально признают лишь один китайский режим – КНР, а со всеми прочими, считающими себя «китайскими» (в частности, КР) поддерживают лишь неофициальные отношения. При такой трактовке термина, политика «одного Китая» не подразумевала признания Тайваня частью Китая, или даже «принятия во внимание» данного утверждения, как это было сделано в Шанхайском коммюнике в 1972 г. Хотя фраза о «принятии во внимание» была включена и в тексты коммюнике 1979 и 1982 гг., намеренное сокращение Клинтоном срока осуществления Соединенными Штатами политики «одного Китая», по нашему мнению, свидетельствовало, по крайней мере, о четкой расстановке акцентов, выделении приоритетных и второстепенных ее компонентов. Программные заявления Клинтона и Кристофера при таком их прочтении приобретают совершенно конкретный смысл – США будут поддерживать тайваньскую «прагматическую дипломатию» лишь до тех пор, пока она не будет посягать на основополагающий принцип неофициальности в американо-тайваньских отношениях. Политика «одного Китая» в ее интерпретации Кристофером и Клинтоном в 1996 г. никак не затрагивала сферы китайско-тайваньских отношений, переговоров о воссоединении Китая и т. д. Разрешение тайваньской проблемы по-прежнему отдавалось в руки самих китайцев, до тех пор, пока это разрешение развивалось по мирному сценарию.

Итак, мы видим, что события марта 1996 г. не привели к существенным изменениям в официально провозглашаемом администрацией курсе тайваньской политики США. Наблюдатели зафиксировали лишь явное стремление лидеров исполнительной власти Соединенных Штатов как можно скорее нейтрализовать отрицательное воздействие событий в Тайваньском проливе на развитие американо-китайских отношений. В уже цитируемом выступлении 17 мая У. Кристофер, помимо прочего, высказался за более частое непосредственное общение между президентами США и КНР в ходе обмена официальными визитами (как мы помним, еще осенью 1995 г. в Вашингтоне отказывались придать поездке Цзян Цзэминя в США статус «официального государственного визита»). В то же время, нельзя сказать, что Б. Клинтон, увлекшись налаживанием дружбы с Китаем, совершенно забыл про Тайвань и снизил уровень традиционно оказываемой ему поддержки. Даже если судить по главному параметру – уровню поставок вооружений, 1996 год выгодно отличался от нескольких предыдущих. Если в 1994 г. объем продаж американского оружия на Тайвань составлял 356 млн., а в 1995 г. – 177 млн. долларов, то в год президентских выборов в США и КР он достиг 460 млн. долларов, причем эта сумма сложилась из вооружений, предоставленных не только в период обострения обстановки в феврале-марте, но и на протяжении второй половины 1996 г[145].  В администрации Б. Клинтона следили за тем, чтобы шаги навстречу Пекину сопровождались адекватными сигналами Тайваню. Сразу же после переизбрания Клинтон отправил на Тайвань Ф. Лэйдера, возглавляющего Администрацию по делам малого бизнеса в правительстве США. Находясь на острове, Ф. Лэйдер, явно осознавая, что его визит связан не только с экономикой, но и с политикой[146], во всеуслышание заявил, что «США играли, и будут продолжать играть важную роль в сдерживании военных угроз и защите от запугивания». Кроме того, в ходе встреч с высшими тайваньскими руководителями, он «по личному поручению президента Клинтона»  подтвердил неизменность политики США в отношении Тайваня[147].

Заверения в сохранении поддержки США после выборов последовали и со стороны законодательной власти – на Тайване побывало несколько делегаций конгрессменов. Одну из них возглавлял сенатор У. Коэн, который вскоре должен был занять пост министра обороны Соединенных Штатов. Тем весомее прозвучало его заявление о том, что американские вооружения будут поступать на остров в соответствии с Законом об отношениях с Тайванем (из этого по умолчанию следовало, что будущий министр не склонен слишком серьезно относиться к обещаниям сокращать поставки, зафиксированным в  коммюнике 1982 г.)[148].

Параллельно с «успокоением» Тайваня, в конце 1996 г. началось активное воплощение в жизнь идеи о налаживании личных контактов между лидерами США и КНР. За три дня до поездки на Тайвань Ф. Лэйдера, Б. Клинтон принимал в Белом Доме министра обороны КНР; в ноябре 1996 г. американский президент встретился с китайским коллегой в ходе работы ежегодного саммита АПЕК в Маниле[149].

На протяжении нескольких месяцев после переизбрания Б. Клинтона, в прессу постоянно просачивались сведения о возможно имевших место фактах финансирования избирательной кампании демократов из восточноазиатских источников. Сначала, в конце ноября – начале декабря 1996 г., в Гонконге были опубликованы материалы журналистского расследования, свидетельствующие о передаче 15 млн. долларов из партийной казны гоминьдана в пользу демократической партии США. В феврале 1997 г. в «Вашингтон пост» появилась серия статей, содержащих информацию о тайных попытках уже властей КНР приобрести дополнительную поддержку среди демократов за счет распределения средств в размере 50-100 млн. долларов (по разным оценкам). По данному факту в американском конгрессе летом 1997 г. даже были проведены специальные слушания, в ходе которых основная часть опубликованных сведений получила дополнительные подтверждения[150]. Так или иначе, весьма характерным представляется то, что и правящая на Тайване партия, и власти КНР, стремились оказать поддержку именно  демократам, а не республиканцам, демонстрируя таким образом общее одобрение политики, проводимой действующей администрацией.

В конце марта 1997 г. была осуществлена своеобразная репетиция встречи на высшем уровне между лидерами США и КНР. Китай посетил вице-президент Соединенных Штатов А. Гор. Хотя он и позволил себе сделать несколько критических замечаний по поводу несоблюдения китайскими властями прав человека, в целом вице-президент явно остался доволен оказанным приемом и конкретными результатами поездки (было подписано несколько важных экономических соглашений). В сепаратистском «Тайваньском коммюнике», давая оценку визиту Гора, авторы комментария особенно акцентировали внимание на том, что вице-президент США пил шампанское с китайским премьером Ли Пэном – человеком, отдавшим в июне 1989 г. приказ о применении танков против демонстрантов на площади Тяньаньмэнь[151].

Одновременно с Гором, в Китае гостил Н. Гингрич, лидер республиканцев. Нам неизвестно, были ли эти две поездки совмещены во времени специально, но в любом случае Гингрич составил Гору замечательный контраст, не смущаясь говорил о том, что в случае атаки на Тайвань США обязательно придут на помощь, причем делал это в беседе не с кем-нибудь, а с главой китайской Ассоциации по связям через Тайваньский пролив Ван Даоханем! Из Китая Гингрич отправился на Тайвань, где встретился с президентом КР Ли Дэнхуэем[152].

Согласно достигнутой между Пекином и Вашингтоном договоренности, Цзян Цзэминь прибыл с официальным визитом в США и 29 октября 1997 г. был принят Б. Клинтоном в Белом Доме. Представители тайваньской диаспоры организовали по этому поводу пикет, который постепенно переместился от резиденции президента к зданию конгресса. Здесь, прямо на ступеньках Капитолия, развернулся стихийный митинг, в котором приняли участие, помимо протестующих тайваньцев, и некоторые конгрессмены: сенатор-демократ Р. Торричелли, члены палаты представителей Л. Смит, П. Сэшенс, Дж. Уотс, С. Джонсон (все – республиканцы), Р. Эндрюс, Ш. Браун, П. Дэйч (все - демократы). Лейтмотивом большинства выступлений стала идея о  необходимости признания Тайваня в качестве равноправного члена мирового сообщества, и возмущение по поводу того, что Б. Клинтон дошел до «развлечения диктатора в Белом Доме»[153].

Первая за долгие годы полноценная встреча на высшем уровне между КНР и США могла, по мнению многих комментаторов, привести к существенным сдвигам в двухсторонних отношениях. Ожидали и важных заявлений по тайваньской проблеме. Однако все чем американский президент смог удивить журналистов в этом вопросе, было заявление о том, что «переговоры между Тайбэем и Пекином должны начаться как можно скорее»[154]. Все остальное представляло собой повторение традиционных принципов. Чем же можно объяснить продемонстрированный этой фразой отход Б. Клинтона от политики невмешательства в разрешение тайваньской проблемы? Для лучшего понимания ситуации необходимо обратиться к рассмотрению того, как развивались китайско-тайваньские отношения в 1996-1997 гг.

Главными темами этих отношений в указанный период оставались, во-первых, вопрос о возобновлении переговоров, прерванных после визита Ли Дэнхуэя  США и, во-вторых, серия затруднений, связанных с переходом Гонконга под юрисдикцию КНР 1 июля 1997 г. В инаугурационной речи 20 мая 1996 г. тайваньский президент заявил, что «во имя мира» он готов совершить поездку на материк и лично побеседовать с Цзян Цзэминем (как мы помним, до этого Ли Дэнхуэй соглашался провести подобную встречу лишь на «нейтральной» территории)[155]. Казалось, что уроки кризиса не прошли даром, и теперь исторический шанс не будет упущен, как это было сделано после оглашения Цзяном «8-ми пунктов» 30 января 1995 г. Однако быстро выяснилось, что позиции Пекина и Тайбэя по-прежнему кардинально расходятся. Китайские лидеры не хотели и слышать о возобновлении «технических» переговоров между ARATS и SEF, с которых в Тайбэе предлагали начать процесс сближения. Пекин настаивал на немедленном начале политических переговоров о воссоединении Китая. На Тайване такой вариант рассматривали как «ловушку», и на этом основании решительно отвергали.

По мере приближения 1 июля 1997 г., объективная необходимость решения ряда неотложных вопросов, особенно связанных с разработкой нового механизма «непрямых» связей Тайваня с материком после смены власти в Гонконге, побуждала тайбэйских лидеров искать выходы из тупика. В ходе решения этих проблем, правительство КР испытывало давление со стороны ряда ведущих тайваньских бизнесменов, заинтересованных в скорейшем налаживании отношений с КНР.

Отсутствие постоянного переговорного канала между Пекином и Тайбэем привело к возникновению накануне 1 июля 1997 г. весьма нервозной обстановки и решению ряда важнейших вопросов «в последний момент». 23 мая 1997 г. представители морских транспортных компаний Тайваня и Гонконга заключили соглашение о порядке осуществления грузовых и пассажирских перевозок после смены власти. Фактически единственным нововведением явилось решение о замене флагов, с национальных на нейтральные, при заходе в порты друг друга[156]. В июне 1997 г. тайваньский парламент наконец-то принял долгожданный «Закон об отношениях с Гонконгом и Макао». Согласно этому документу, статус двух бывших колоний признавался «особым» и после их перехода под китайскую юрисдикцию, что позволяло без препятствий продолжать осуществление контактов, именуя их «непрямыми»[157].

Следует отметить, что еще с весны 1995 г. правительством КР предпринимались шаги, направленные на минимализацию последствий «потери» Гонконга, в частности создавались «свободные экономические зоны» на западном побережье Тайваня, которые формально считались нейтральной территорией, и могли использоваться в качестве «перевалочных пунктов» для «непрямой» торговли с Китаем[158].

Весной 1997 г. противостояние между правительством КР и тайваньскими бизнесменами, заинтересованными в скорейшем разрушении всех искусственных препятствий на пути развития экономических связей с материком, достигло своего апогея. Гоминьдановские лидеры говорили об интересах «национальной безопасности», недопустимости бесконтрольного втягивания Тайваня в китайскую экономическую орбиту. Бизнесмены пытались действовать на свой страх и риск, прямо игнорируя предупреждения властей. Наибольший резонанс имел эпизод, связанный с инвестиционным проектом частной тайваньской компании «Формоза пластикс», в соответствии с которым на материке должна была быть построена гигантская ТЭС стоимостью 3,2 млрд. долларов. Когда все усилия тайваньского правительства предотвратить подписание контракта провалились, в Тайбэе занялись срочной разработкой пакета специальных законодательных мер. Уже в конце апреля 1997 г. депутаты Законодательного юаня приняли закон об обязательной регистрации всех инвестиционных проектов на материке в течение трех месяцев с момента начала их реализации. В конце мая были введены ограничения на объемы инвестиций (не более 50 млн. долларов на один проект), в июне – полный запрет на инвестирование в некоторые сферы (энергетику, строительство мостов и дорог)[159]. Таким образом, тайбэйским властям удалось предотвратить обвальное разрушение политики непрямых связей накануне 1 июля 1997 г.

Реакция правительства КР на передачу Гонконга была неоднозначной. С одной стороны, тайваньские лидеры заявляли, что они приветствуют «окончание периода колониального правления», с другой – утверждали, что «перспективы Гонконга внушают им опасения». Оппозиционная ДПП 28 июня организовала в Тайбэе 50-тысячную демонстрацию под лозунгом «нет объединению по принципу «одна страна – две системы»![160].  В Пекине же попытались максимально использовать пропагандистский эффект передачи Гонконга. В выступлении 1 июля 1997 г. Цзян Цзэминь отметил, что «перспектива окончательного воссоединения Китая теперь чрезвычайно близка», и что «применение формулы «одна страна – две системы» для Гонконга и Макао создает замечательный прецедент для окончательного разрешения тайваньской проблемы»[161]. Власти портового города Сямынь в провинции Фуцзянь соорудили на побережье огромный щит с красными иероглифами, призывающими к скорейшему воссоединению. В ясную погоду эта надпись была прекрасно видна с расположенного неподалеку острова Цзиньмэнь, контролируемого тайваньским правительством[162].

К осени 1997 г. интенсивность деловых, частных, культурных обменов между Тайванем и КНР значительно возросла и превысила уровень, существовавший до разрыва переговоров SEF – ARATS. Накануне передачи Гонконга представителям сторон так или иначе приходилось сталкиваться друг с другом для решения различных практических вопросов. Таким образом, естественным путем дело шло к возобновлению переговорного процесса именно на «техническом» уровне, как того хотели тайбэйские власти. На материке также постепенно стали склоняться к такому варианту, особенно после ряда внутриполитических событий, несколько ослабивших остроту вопроса о воссоединении. После смерти Дэн Сяопина 19 февраля 1997 г. и подтверждения полномочий Цзян Цзэминя на 15-м съезде КПК в сентябре 1997 г., процесс «перехода власти» в КНР можно было считать в целом завершившимся, и этот фактор больше не должен был оказывать дестабилизирующего воздействия на ситуацию вокруг Тайваня.

Внешнеполитические инициативы тайваньского руководства и внутриполитические изменения на острове не оказывали во второй половине 1996 – 1997 гг. серьезного воздействия на развитие трехсторонних отношений США – КНР – Тайвань. Вместе с тем хотя на Тайване и не происходило событий, сравнимых по масштабам с президентскими выборами, а в рамках «прагматической дипломатии» не предпринималось провокаций, похожих на визит Ли Дэнхуэя в США, некоторое движение в направлении дальнейшего расшатывания официальной политики «одного Китая» все-таки наблюдалось. Прежде всего, здесь нужно отметить очередной этап конституционной реформы, начавшийся в декабре 1996 г. с проведения всепартийной «Конференции по вопросам национального развития», и завершившийся принятием серии поправок к конституции в июле 1997 г. Поправки фактически ликвидировали провинциальный «этаж» власти, сохраняемый Чан Кайши и его преемниками в неприкосновенности с момента переезда правительства КР на Тайвань в 1949 г. С ликвидацией поста губернатора провинции Тайвань и провинциального законодательного собрания, Китайская Республика превращалась в самодостаточное государственное образование де-факто, сферы формальной и реальной юрисдикции центрального правительства сливались. Кроме этого решения, поправки вносили изменения в процедуру взаимодействия законодательной и исполнительной властей: теперь президент КР получал право назначать премьер-министра без согласия Законодательного юаня, но последний мог выразить правительству вотум недоверия. Срок полномочий депутатов увеличивался до 4-х лет[163]. Все эти изменения свидетельствовали о «взрослении» тайваньской демократии, приобретении политической системой острова устойчивой формы президентской республики.

Межпартийная борьба на Тайване в 1996-1997 гг. характеризовалась некоторым          сближением позиций гоминьдана и ДПП, маргинализацией Новой партии, лидеры которой заявили о своем решительном несогласии с направлением конституционной реформы. По сообщениям сепаратистской прессы, в день принятия поправок к конституции некоторые члены НП организовали  пикет с лозунгами: «Тайваньцы взбунтовались!» и «Цзян Цзэминь, на помощь!»[164].

Усиление позиций «умеренных» в ДПП привело в декабре 1996 г. к фактическому расколу партии, когда несколько радикальных сторонников независимости Тайваня, представителей «Тайваньской ассоциации университетских профессоров», объявили о создании Партии независимости Тайваня, уже в названии которой было зафиксировано ее основное программное устремление – создать на острове суверенное, независимое государство[165].

Уход радикалов способствовал росту популярности ДПП. На выборах мэров и глав местных администраций в ноябре 1997 г., впервые в своей истории ДПП сумела обогнать гоминьдан по проценту собранных голосов: 43% против 42%, и получила при этом 12 из 23 постов. Новой партии на этих выборах удалось набрать лишь 1,4%[166].

Лицом, ответственным за определение курса тайваньской внешней политики в 1996-1997 г. был новый министр иностранных дел, назначенный Ли Дэнхуэем после переизбрания – Джон Чан, сын Цзян Цзинго. На первой же своей пресс-конференции Д. Чан заявил о внесении некоторых корректив в «прагматическую дипломатию». В частности, он сказал, что вместо «лобовой атаки» на ООН, КР перейдет к борьбе за вступление в «функциональные» организации, типа Всемирного банка или Международного валютного фонда[167]. Впоследствии, в апреле 1997 г., тайваньский министр объявил о согласии КР участвовать в работе международных правительственных организаций если не в качестве полноценного члена, что хотя бы в статусе наблюдателя[168]. Впрочем, все эти тактические ухищрения не привели к сколь-нибудь заметным достижениям – КНР своим влиянием блокировала и «низкоуровневые» инициативы Тайваня. Одним из главных пунктов несогласия в это время стал вопрос о вступлении Тайваня во Всемирную торговую организацию. Несмотря на то, что островная экономика в значительно большей степени соответствовала требованиям, предъявляемым ВТО к своим членам, чем экономика КНР, принятие «таможенной территории Тайвань и Пэнху» в эту организацию постоянно откладывалось. В Пекине настаивали, что сначала в ВТО должна быть принята КНР[169].

В 1996-1997 гг. тайваньские лидеры продолжали осуществлять частные и официальные визиты за границу. Как наиболее «опасные», с точки зрения возможной негативной реакции Пекина, можно выделить поездки премьер-министра и вице-президента Лянь Чжаня в Украину (август 1996 г.), в Исландию и Австрию (октябрь 1997 г.); министра иностранных дел Д. Чана в Европу, с посещением Европейского парламента (май 1997 г.). Президент Ли Дэнхуэй в эти два года «частных» визитов не наносил, но зато в сентябре 1997 г. совершил тур по государствам Латинской Америки, официально признающим КР, который завершился подписанием важного для Тайваня договора – о включении Китайской Республики в «Систему латиноамериканской интеграции» в качестве полноправного члена[170].

Итак, возвращаясь к характеристике итогов государственного визита Цзян Цзэминя в США в октябре-ноябре 1997 г., мы видим, что сделанное в это время заявление Б. Клинтона о необходимости скорейшего возобновления переговоров между КНР и Тайванем, нельзя рассматривать в качестве попытки целенаправленного давления на Тайбэй – лидеры КР осенью 1997 г. и сами выступали за постепенное сближение с Пекином, а жесткое требование КНР – вести переговоры только о воссоединении, к этому моменту уже практически было снято.

Учитывая эти обстоятельства, позицию, продемонстрированную Б. Клинтоном в октябре 1997 г. можно оценить скорее как «протайваньскую», чем как «пропекинскую». Цзян Цзэминь так и не дождался от американского президента ясно сформулированного публичного подтверждения готовности США следовать, хотя бы, политическому курсу зафиксированному в «Обзоре тайваньской политики» 1994 г. Если надежды китайских дипломатов на ослабление поддержки Тайваня Соединенными Штатами в сфере безопасности не были осенью 1997 г. особенно велики, то уж на публичный отказ от поддержки членства Тайваня в международных правительственных организациях Пекин определенно рассчитывал. По сообщениям некоторых осведомленных комментаторов, во время одной из приватных бесед с Цзяном в октябре 1997 г., Клинтон все же заверил президента КНР, что США будут следовать так называемой политике «трех нет» – не поддерживать политику «двух Китаев», не поддерживать независимость Тайваня, не поддерживать членство Тайваня в международных правительственных организациях. По-видимому, в Белом Доме целенаправленно воздерживались от публичного объявления «трех нет», чтобы оставить эту возможность на потом, на время ответного визита Клинтона в Китай. Пока же китайским лидерам приходилось довольствоваться неофициальными заверениями американского президента, а также публичными высказываниями некоторых второразрядных чиновников госдепартамента «в духе» политики «трех нет». Первое полноценное объявление о «трех нет» последовало лишь в апреле 1998 г., когда госсекретарь М. Олбрайт, во время визита в Пекин, на пресс-конференции сказала, что «США придерживаются политики «одного Китая», не поддерживают независимость Тайваня и его членство в международных правительственных организациях»[171]. Хотя для китайских лидеров произнесение М. Олбрайт этих слов могло представляться большой дипломатической победой (и они надеялись «развить успех», добившись того же лично от президента Клинтона), на практике провозглашение «трех нет» мало что меняло в курсе американской политики. Выше мы уже рассуждали о специфике толкования термина «политика одного Китая» представителями администрации Клинтона. Совершенно очевидно, что они не подразумевали под «политикой одного Китая» признание суверенитета КНР над Тайванем. В Пекине же, по-видимому, в это выражение вкладывали именно такой смысл. Точно также, в Китае по-своему воспринимали отказ США от поддержки тайваньской независимости и членства Тайваня в международных правительственных организациях. Для лидеров КНР заявление о подобной политике было равносильно признанию единства американской и китайской позиций по поводу борьбы с тайваньскими сепаратистами и противодействия «прагматической дипломатии». Однако в Вашингтоне явно имели в виду нечто другое. Когда на одной из научных конференций, посвященных тайваньской проблеме, в декабре 1998 г., У. Лорда спросили, означает ли отсутствие поддержки определенных политических сценариев Соединенными Штатами то, что Вашингтон намерен бороться за их неосуществление, бывший помощник госсекретаря уверенно ответил: «Нет, не поддерживать это одно, а противодействовать – совсем другое»[172].

Ответный визит Б. Клинтона в КНР намечался на вторую половину 1998 г. Этому событию в Белом Доме придавали особое значение. Очередная встреча президентов США и Китая должна была не только продемонстрировать готовность Вашингтона к дальнейшему сближению, но и стать кульминационным пунктом всей китайской политики администрации Б. Клинтона. Она должна была заставить умолкнуть критиков, обвиняющих президента-демократа в недостаточном внимании к Китаю как новому мировому полюсу силы.

Естественно, что такая расстановка приоритетов отражалась на подходах к тайваньской проблеме. Стремление США сохранить стабильность в Тайваньском проливе и не допустить негативного влияния происходящих здесь событий на развитие отношений с Китаем еще с начала 1970-х гг. превратилось в традиционный компонент американской внешней политики, но в конце 1997 – первой половине 1998 гг. решение этой задачи приобрело особо важное значение. Нельзя было допустить срыва американо-китайского саммита из-за внезапных осложнений на Тайване, порожденных провокационной деятельностью островных политиков.

Ввиду отсутствия возможности оказать соответствующее давление на тайваньских лидеров по дипломатическим каналам, в администрации Б. Клинтона решили использовать придуманный самими же тайваньцами метод «частных» визитов. На остров одна за другой стали снаряжаться миссии, возглавляемые известными, но отставными политиками: Дж. Наем, Р. Холбруком, У. Пэрри. По дошедшей до журналистов информации, послы из Вашингтона, во-первых, пытались убедить тайваньских руководителей в необходимости скорейшего возобновления переговоров с КНР, и во-вторых, должны были проинформировать Тайбэй о том, что несмотря на поддержку, оказанную Тайваню в марте 1996 г., США не намерены вмешиваться в китайско-тайваньскую войну, если она будет порождена провозглашением независимости острова[173].

Неизвестно, в какой степени тайваньские лидеры изменили свою позицию в результате подобных усилий США, но в апреле 1998 г. переговоры на уровне SEF-ARATS возобновились после почти трехлетнего перерыва. На материк, для проведения беседы со своим коллегой из ARATS, направился заместитель председателя SEF. Было достигнуто принципиальное соглашение о проведении второй встречи лидеров неформальных агентств осенью 1998 г[174]. До приезда Б. Клинтона в КНР в конце июня 1998 г. обстановка в Тайваньском проливе оставалась спокойной.

30 июня 1998 г., во время встречи с представителями китайской интеллигенции в Шанхае, Б. Клинтон наконец-то публично заявил о проведении Соединенными Штатами политики «трех нет»: «Мы не поддерживаем независимость Тайваня, политику «двух Китаев» или «одного Китая – одного Тайваня». Мы также не думаем, что Тайвань должен быть членом международных правительственных организаций. Наша политика заключается лишь в том, что мы выступаем за мирное развитие событий»[175].

Комментаторы обратили внимание, что даже на этот раз американский президент выбрал для произнесения этих важных слов не официальную пресс-конференцию, которую они с Цзян Цземинем  давали в Пекине, а неформальную встречу в Шанхае. Клинтон явно не хотел, чтобы у кого-то создавалось впечатление, будто США совершают существенный поворот в политике. Тем не менее, сразу же после распространения информации о заявлении последовал шквал недоуменных и критических комментариев. Объяснений, даваемых пресс-секретарями оказалось недостаточно, и Клинтону самому, на итоговой пресс-конференции 3 июля, пришлось заявить, что традиционная политика США в отношении Тайваня не изменилась[176]. Еще раньше, 2 июля, президент КР Ли Дэнхуэй, оценивая результаты визита Б. Клинтона в КНР признал, что серьезных поводов для беспокойства не существует, США по-прежнему демонстрируют готовность оказывать поддержку Тайваню[177]. Однако с подобными утверждениями мало кто был готов согласиться. Тайваньский политолог Ф. Янг, проанализировав заявление Клинтона, и стоящие за ним реальные политические инициативы, пришел к выводу, что действия администрации демократов привели к пересмотру основополагающих принципов политики «стратегической неопределенности». По мнению Янга, Клинтон явно выразил отношение США к перспективе возникновения на Тайване независимого государства, чего раньше никогда не допускалось; вмешался в отношения между островом и материком, послав на Тайвань «неофициальных» представителей; поддержал позицию КНР на будущих переговорах с Тайванем, высказавшись на одной из пресс-конференций летом 1998 г. не за «скорейшее разрешение тайваньской проблемы» (как это делали его предшественники), а за «скорейшее воссоединение Китая». Кроме того, Клинтон, находясь в КНР, ни разу не потребовал от Пекина официально отказаться от применения силы в отношении Тайваня[178].

Янг, как и многие другие ученые, политики и журналисты в США и на Тайване был уверен, что в угоду добрым отношениям с КНР Вашингтон в очередной раз пожертвовал интересами старого союзника – Китайской Республики. Типологически ситуация напоминала 1979 г., когда нечто подобное совершил президент Дж. Картер, или 1982 г., когда администрация Р. Рейгана согласилась подписать Второе шанхайское коммюнике. Примеры можно было отыскать и в совсем недавней истории – весной 1995 г. администрация Клинтона попыталась лишить Ли Дэнхуэя права на въезд в США. Во всех этих случаях на помощь Тайваню приходил американский конгресс, перегибы, допущенные администрацией, устранялись, подтверждалось продолжение поддержки КР Соединенными Штатами. Летом 1998 г. события развивались по точно такому же сценарию. В обеих палатах быстро сформировался двухпартийный консенсус. На протяжении июля 1998 г. были приняты три резолюции: 10 июля сенаторы единогласно проголосовали за внесение дополнений в хартию МВФ, которые сделали бы возможным членство Тайваня в этой организации[179]. Во второй резолюции, также единогласно принятой 10 июля, сенаторы настаивали на том, чтобы президент США потребовал от Пекина официального отказа от применения силы в отношении Тайваня. Кроме того, в резолюции подтверждались гарантии, предоставляемые КР в соответствии с Законом об отношениях с Тайванем 1979 г[180]. 20 июля 1998 г за подобную резолюцию проголосовали, при одном голосе «против», и члены палаты представителей[181].

Для того, чтобы развеять впечатление будто исполнительная власть пыталась посягнуть на гарантии Тайваню и только вмешательство конгресса спасло ситуацию, а также для предупреждения дальнейшего развития конфликта между ветвями власти, Б. Клинтон 26 августа 1998 г. адресовал конгрессменам письмо. Президент в очередной раз попытался доказать, что его неправильно поняли, и что «три нет» являются лишь новой формой преподнесения старых политических принципов[182]. В гораздо большей степени, чем это письмо, конгрессменов могли убедить практические дела, и надо сказать, что тут Клинтон действительно не демонстрировал никаких отклонений от традиционной политики. Более того, после визита президента в Китай администрация начала предпринимать специальные меры, направленные на укрепление обороноспособности Тайваня и морального духа тайваньцев.

В 1998 г. произошло резкое увеличение объема поставок американских вооружений на Тайвань. За год было продано материалов и оборудования на сумму в 1,2 млрд. долларов, то есть почти в три раза больше, чем в 1996 г[183]. Находясь в КНР, Б. Клинтон подтвердил намерение Соединенных Штатов продавать оружие на Тайвань, став первым из американских президентов, сказавшим об этом на китайской территории.

В ноябре 1998 г. Б. Клинтон направил на Тайвань министра энергетики США Б. Ричардсона. Хотя было объявлено, что он будет обсуждать с тайваньскими лидерами только вопросы экономического сотрудничества, большинство обитателей острова восприняло этот визит как свидетельство поддержки КР, как своего рода компенсацию за ущерб, нанесенный американо-тайваньским отношениям поездкой Клинтона в КНР. Подобная тактика сбалансированных шагов в отношении Китая и Тайваня, как мы неоднократно убеждались, вообще была свойственна политике Клинтона, как во время первого, так и во время второго президентского срока. Ричардсон стал первой фигурой министерского ранга, посетившей Тайвань с момента визита Ф. Лэйдера в декабре 1996 г[184].

Заметное потепление американо-тайваньских отношений во второй половине 1998 г. объяснялось, возможно, не только потребностью в устранении «перекоса» политики США в сторону КНР, отчетливо заметного после проведения двух саммитов и провозглашения политики «трех нет», но и особым отношением к Тайваню со стороны некоторых влиятельных фигур в новом правительстве Б. Клинтона. В частности, министр обороны У. Коэн, который еще до назначения на этот пост, как мы помним, лично уверял Ли Дэнхуэя в предоставлении гарантий в полном соответствии с ЗОТ, теперь мог подтвердить свои намерения на практике. В ноябре 1998 г. он принял в Пентагоне начальника генерального штаба КР и подробно обсудил с ним тайваньские оборонительные нужды[185]. Эта встреча имела для Коэна особое значение в связи с некоторыми новыми обстоятельствами, возникшими в результате действий американских конгрессменов.

Всплеск внимания к проблеме безопасности Тайваня, порожденный июньским заявлением Б. Клинтона, не был нейтрализован последовавшими успокоительными высказываниями и письмами – конгрессмены взяли вопрос на заметку, и в сентябре 1998 г., при обсуждении бюджета министерства обороны на 1999 г., внесли в текст соответствующего закона поправку: «Поручить министерству обороны исследовать возможность разворачивания в Восточной Азии региональной системы ПРО (TMD)…для защиты ключевых американских союзников – Китайской Республики на Тайване, Японии, Ю. Кореи»[186]. Кроме того, по предложению сенатора Ф. Мурковски, в текст закона была внесена фраза, предписывающая министру обороны изучить в срок до 1 февраля 1999 г. военную ситуацию в Тайваньском проливе и доложить об этом конгрессу. По мнению Мурковски, за 20 лет, прошедшие со времени подписания Закона об отношениях с Тайванем, произошли значительные изменения в военном балансе сил между островом и материком. Сенатор предлагал, после изучения этих изменений, рассмотреть вопрос о приведении ЗОТ в соответствие с изменившимися реалиями[187].

Министерство обороны положительно оценило заинтересованность конгрессменов в  проблеме обороноспособности Тайваня и выразило готовность действовать в соответствии с предложенной конгрессом программой[188]. В Пекине известие о начале изучения перспектив создания ТМД в Азиатско-Тихоокеанском регионе встретили «в штыки», пресс-секретарь китайского МИДа назвал закон о финансировании министерства обороны США на 1999 г. «антикитайским»[189]. Это послужило началом масштабной кампании критики, непрекращающейся и по сей день (осень 1999 г.). Китайские официальные лица оценивали намерение соорудить TMD как «прямое американское вмешательство на Тайване» и как «попытку поддержать тайваньских сепаратистов»[190].

Вопрос о разворачивании TMD стал первой заметной трещинкой, проявившейся в американо-китайских отношениях после пекинского саммита. В конце 1998 г. по этим отношениям был нанесен очередной удар, на этот раз не связанный непосредственно с тайваньской проблемой: были обнародованы результаты специального расследования, проведенного в конгрессе, свидетельствующие о фактах проникновения китайских агентов в военные лаборатории США и переправке в КНР ряда сверхсекретных американских технологий. Этот скандал затянулся на несколько месяцев, затем последовали события в Косово, попадание американской ракеты в здание китайского посольства в Белграде (7 мая 1999 г.). Китайско-американские отношения снова резко ухудшились, администрация Клинтона опять оказалась в непростой ситуации, когда одновременно с жесткой полемикой с Пекином, ей приходилось заниматься и оправданиями перед конгрессом за чрезмерно «мягкую» политику «вовлечения», и пытаться все-таки следовать этой самой политике, отказ от которой был бы равносилен для Клинтона полной капитуляции.

В таких условиях, весной 1999 г. из зоны Тайваньского пролива стали поступать весьма угрожающие известия об активизации военных приготовлений на материке, и ответных действиях Тайбэя. В представленном конгрессу отчете Пентагона (февраль 1999 г.) говорилось о том, что в Южном Китае уже сосредоточено порядка 150-200 баллистических ракет среднего радиуса действия М-9 и М-11, и в ближайшем будущем ожидается дальнейшее наращивание ракетного парка до 650 единиц[191]. Подобные сведения содержались и в многочисленных публикациях тайваньских газет. Правительство КР, прекрасно осведомленное обо всех угрожающих тенденциях, пыталось что-то противопоставить действиям Пекина. Еще в 1997 г., по данным стокгольмского международного института исследования проблем мира, Тайвань лидировал в списке мировых импортеров вооружений. Его ежегодные закупки оценивались в 4 млрд. долларов, в то время как шедшая на втором месте Саудовская Аравия тратила на иностранное оружие 2,4 млрд. долларов в год, а КНР – 1,8 млрд. долларов[192]. К весне 1999 г. события в Тайваньском проливе уже совершенно четко попадали под определение «гонка вооружений». Несмотря на состоявшуюся в октябре 1998 г. вторую встречу лидеров ARATS и SEF, казалось, что развитие отношений КНР и Тайваня вступает в очередную фазу обострения. В марте 1999 г. для выяснения обстановки Б. Клинтон снова отправил на Тайвань У. Пэрри. После посещения Пекина и Тайбэя бывший министр обороны Соединенных Штатов вынужден был констатировать, что «если Китай будет вооружаться теми же темпами, к 2005 г. он получит подавляющее военное преимущество перед Тайванем»[193].

Все эти события подтолкнули двух влиятельных американских сенаторов, республиканца Дж. Хэлмса и демократа Р. Торричелли, к внесению законопроекта, названного авторами «Законом об упрочении безопасности Тайваня» (Taiwan Security Enhancement Act - TSEA). Закон был призван «гарантировать предоставление Тайваню всего необходимого для обеспечения его обороны оборудования, запретить любое политически мотивированное сокращение поставок вооружений, предоставить возможность закупки широкого спектра оборонительных материалов». «Широкий спектр» включал в себя системы ПРО, системы раннего предупреждения, подводные лодки, ракеты «воздух – воздух» и многое другое. Хэлмс и Торричелли предлагали обязать президентскую администрацию ежегодно представлять конгрессу доклады о запрошенных правительством КР вооружениях, с подробным разъяснением причин каждого отказа их продажи. В законопроекте также содержались предложения увеличить штат неофициального представительства США на Тайване и активизировать обмены между тайваньскими и американскими военными[194].

В конце мая 1999 г. конгрессмены еще раз выразили свою озабоченность по поводу ситуации в Тайваньском проливе. По предложению лидера республиканцев в Сенате, Т. Лотта, эта палата единогласно проголосовала за внесение поправки в закон о финансировании министерства обороны на 2000 г. В соответствии с этой поправкой, министерство ежегодно должно было представлять конгрессу отчет о соотношении военных потенциалов КНР и Тайваня, и обороноспособности острова[195].

Об окончательном принятии этого закона, и тем более о принятии TSEA, весной 1999 г. еще было говорить рано. Однако данные инициативы несомненно свидетельствовали о росте внимания к тайваньской проблеме со стороны американских политиков. В администрации Б. Клинтона к предложениям конгрессменов отнеслись без энтузиазма, ведь в случае принятия подобных законов Вашингтону предстояло бы объясняться с Пекином, а в 1999 г. отношения с КНР и так были серьезно испорчены. Кроме того, по мере приближения очередных президентских выборов на Тайване (которые должны были состояться в марте 2000 г.), напряженность в проливе неизбежно нарастала, и дополнительное дестабилизирующее воздействие на ситуацию было крайне нежелательно.

Таким образом, на протяжении 1997-1999 г. тайваньская политика администрации Б. Клинтона объективно претерпела мало изменений. Провозглашение «трех нет» в Шанхае конечно способствовало росту обеспокоенности тайваньских лидеров и их сторонников в США, однако на практике, благодаря увеличению поставок вооружений и отправке на Тайвань ряда «неофициальных» делегаций, «китайский уклон» в американской политике был компенсирован и серьезного ослабления поддержки КР Соединенными Штатами не произошло. Вместе с тем окончательно проявившиеся тенденции милитаризации Китая, гонка вооружений в Тайваньском проливе привели к объективному усилению угрозы безопасности данного региона. На это обратили внимание в США, и тайваньская политика США превратилась в предмет широкого обсуждения. Один из предложенных вариантов изменения политического курса, а именно отказ от политики «стратегической неопределенности» в пользу однозначной поддержки Тайваня, нашел отклик среди конгрессменов, был включен в предвыборную платформу республиканской партии, а также воплотился в ряде законопроектов. Сегодня борьба между исполнительной и законодательной ветвями власти США по вопросам политики в отношении Тайваня, по видимому, вступает в новую фазу обострения. В конце 2000 г., после проведения президентских выборов на Тайване и в США можно будет более определенно судить о перспективах этой борьбы и о направлении тайваньской политики США в ближайшие годы.